Идеальная женщина - Элизабет Лоуэлл

Хок наклонился так близко, что сквозь тонкую материю платья почувствовал тепло тела Энджел. Близко, очень близко, но все же не коснулся ее.

— Ангел, ты действительно подумала, что влюбилась в меня?

Чудесная роза, которую мысленно воссоздала в своей голове Энджел, взорвалась тысячью острых осколков. Энджел вдруг почувствовала, что больше не может выносить близости Хока, повернулась и бросилась к тропе.

Каждое ее движение исторгало серебристый крик пришитых к платью колокольчиков. Нежные звуки воспринимались Хоком, как крошечные взрывы, от которых нельзя было увернуться. Они оставляли крошечные ранки, которые кровоточили.

Хок бросился за Энджел, боясь, что она поскользнется на узкой тропе и упадет, потому что ее крылья сломаны и она больше не может летать.

Но даже когда он догнал и крепко схватил ее, она как бы не заметила этого.

Хок больше не задавал вопросов. Он уже знал, что правда, высказанная Энджел, причиняет ему не меньшую боль, чем ей.

— Дай-ка я понесу, — сказал Хок.

Он взял тяжелую, два на два фута квадратную панель из рук Энджел. Она не возражала. Это не имело смысла, Хок был много сильнее ее.

Он равнодушным взглядом окинул подарок, предназначавшийся миссис Карей. В холл проникал слабый, словно сумеречный свет. Кусочки стекла казались темными, почти бесцветными, как обычный карандашный рисунок на дешевой бумаге.

Но вот Хок вошел в полосу света, заливавшего ступени, и панель в его руках засверкала, краски ожили, поражая буйством цветов.

Хок остановился, захваченный игрой цвета. Прошла минута, вторая, третья, он все стоял, не в силах пошевелиться, не замечая времени. Он наклонял панель так и эдак, пораженный волшебным многообразием красок, собранных в его руках.

Подняв наконец глаза, он увидел, что Энджел смотрит на него.

— Вот за что я люблю цветное стекло, — сказала она, глядя, как переливаются краски в руках Хока. — Это как жизнь. Все зависит от того, в каком свете ты ее видишь.

Не успели эти слова сорваться с ее губ, как Энджел поняла, что они предназначаются Хоку. Она быстро повернулась, чтобы запереть за ним дверь, надеясь, что он не осознает этого.

— Ты хочешь сказать, что я вижу жизнь в черном свете? — спросил Хок.

Ясно было, что он прекрасно понял смысл ее слов.

Впрочем, этого следовало ожидать. Хок был на редкость умен и сообразителен.

— Нет, — возразила Энджел. — Мое замечание касалось лишь природы цветного стекла и света.

Не глядя на Хока, она направилась к машине. В эти три дня, что прошли с момента их разговора на берегу, Энджел старательно избегала всего, что касалось личной темы.

— То есть общие рассуждения? — спросил Хок, приподняв бровь.

— Именно так. Общие рассуждения.

Энджел открыла, багажник машины, встряхнула старое одеяло и жестом показала Хоку, чтобы он завернул в него панель.

— Сколько стоит такая штука? — спросил Хок.

Энджел с завистью смотрела, с какой легкостью он управляется с тяжелой панелью. Его сильное, гибкое, упругое тело двигалось с грациозностью, всякий раз заново удивлявшей ее. Хок непрерывно менялся, словно витраж при разном освещении.

И, как мозаичное стекло, он мог серьезно ранить при неосторожном движении.

— Маленькие панели вроде этой стоят от ста до двухсот долларов, — сказала Энджел, помогая уложить витраж в машину. — Минус комиссионные галереи, ну и, конечно, стоимость материала. Хорошее стекло очень дорого.

Она закрыла крышку багажника.

— И сколько таких штук у тебя было на выставке в Ванкувере? — не унимался Хок.

— Тридцать две. — Энджел открыла сумочку и порылась в поисках ключей.

— И все проданы?

Энджел посмотрела на Хока и встретила пронзительный взгляд его карих, ясных, как кристалл, глаз.

— Кроме трех, — ответила она.

— А проданы маленькие?

— Нет, довольно крупные, а что?

Хок проигнорировал ее вопрос:

— Сколько выставок ты устраиваешь за год?

Энджел достала из сумочки ключи и уставилась на Хока, недоумевая, зачем ему это знать. Впрочем, легче было ответить, чем спорить с ним. Да к тому же деньги — тема вполне безопасная.

— Три выставки в год, — сказала Энджел. — По одной в Сиэтле, в Портленде и в Ванкувере.

— И все удачные?

— Да.

— Тогда тебе действительно не нужны деньги от продажи Игл-Хед, — заметил Хок.

— Да.

— А Дерри нужны.

— Да.

— Зачем?

Энджел замялась, пожала плечами. В конце концов Хок всегда может узнать это у самого Дерри. Да и нет тут никакого секрета.

— Дерри хочет стать хирургом — объяснила она. — А для этого надо учиться от шести до десяти лет. Его приняли в Гарвард, но стипендии не дали, так как формально он не нуждается.

— Игл-Хед?

— Да.

— Понятно.

— Правда? — спросила Энджел, бросив быстрый взгляд на Хока. — На этот раз, похоже, ты видишь все в правильном свете.

Она прерывисто вдохнула, прежде чем продолжить.

— Для Дерри это не мальчишеская причуда, — сказала она. — Мои родители при аварии погибли мгновенно. А мать Дерри — нет. И брат его — тоже. Дерри вытащил их из-под обломков, но они умерли на его глазах от потери крови, потому что он не знал, как спасти их.

Лицо Хока застыло. Он хотел задать Энджел вопрос, но не знал, как это сделать, как решиться взглянуть в ее потемневшие от тяжелых воспоминаний глаза.

— А ты, — тихо спросил он наконец. — Ты была в сознании, когда Дерри вытащил тебя?

— Да. Но я не могла ему помочь.

Энджел поняла, о чем хотел, но так и не решился спросить Хок.

— У меня была разбита ключица, сломаны ребра и множественный перелом ног, — как можно спокойнее сказала она. — Мать Дерри была без сознания. Его брату повезло меньше. Я лежала и не могла пошевелиться, но я слышала, как Грант…

Ее голос оборвался. Когда она заговорила снова, он был бесцветный, словно матовое стекло.

— Когда все кончилось, Дерри плакал и бил кулаками так, что содрал их до крови. Я ничем не могла ему помочь.

— Энджел, — нежно сказал Хок и осторожно коснулся кончиками пальцев ее щеки, сожалея, что своим вопросом невольно причинил боль.

Она уклонилась от его ласки.

— Тогда Дерри поклялся стать врачом — он как бы хотел загладить свою вину перед теми, кого не смог спасти, — сказала Энджел. — Это его способ примириться с судьбой, которая так жестоко обошлась с ним: оставшись невредимым, он обречен был видеть, как умирает от потери крови его мать и как бьется в агонии его брат.