Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945 - Никлас Бурлак

Джон и я, получив от мамы по «никелю» (пятицентовой монете) для входа на территорию великолепного бассейна со множеством трамплинов, бежали в Сокэн-парк первыми и непременно в одних плавках. Купайся хоть целый день! Но — если ты вышел за территорию бассейна, то пустят тебя только в том случае, если у тебя мокрые плавки. Зная это, мы с Джоном, не желая расставаться со своими «никелями», чтобы на них купить большую порцию ванильного мороженого, окунались в ручей, протекавший невдалеке от бассейна, и в мокрых купальниках свободно проходили на территорию бассейна «фри» (бесплатно).

Энн и Майк, почти совсем взрослые, не могли себе позволить такое. Они приходили одетыми, платили за вход по «квотеру» (двадцатицентовая монета) и тоже купались в бассейне до полудня. Выходили, занимали место на траве под огромным деревом, на котором росли миниатюрные яблочки, и, ужасно проголодавшиеся, после купания с нетерпением ждали, когда у входа в Сокэн-парк появится высокая фигура нашего Пап и маленькая фигурка нашей мамы. Пап нес в одной руке заветную корзину, другой поддерживал маму, у которой был тромбофлебит и часто болели ноги. После обильной трапезы с «Рутбиром» (черным безалкогольным пивом) мы с огромным нетерпением ждали продолжения рассказов Пап об истории России, Украины и США. Его рассказы каждый раз звучали для нас — для Энн, Майка, Джона и меня с мамой — как блестящие непридуманные новеллы или, точнее сказать, как эпизоды подлинной истории без вымысла, которыми нередко грешат солидные ученые историки.

Пап всю жизнь был для меня непревзойденным «профессором истории», которую он излагал без прикрас и каких-либо пропагандистских вывертов.

— Вечером, когда все вокруг затихнет и можно будет спокойно остаться вдвоем, я расскажу тебе, точнее сказать, не расскажу, а перескажу тебе то, что мне, сестре Энн и братьям Майку и Джону не раз рассказывал Пап. Згода? (Договорились?) — спросил я Оксану по-украински.

На что она мне ответила тоже по-украински:

— Згода, Mift любий Школасис, згода!

…Вечером 21 октября в палате нас было только двое: Принцесса Оксана и я. Мы с Оксаной не могли уснуть после сообщения о смерти моего отца.

Перед глазами у меня стоял мой Пап со своей знаменитой трубкой «Данхилл» и, как это часто бывало, о чем-то рассказывал. А рассказчик он был потрясающий!

— Рассказы отца я помню как «Отче наш»… Пап часто рассказывал о своем деде, которого в Юхнах и округе звали Павло Коваль — это довольно обычная на Украине фамилия, означающая «Кузнец». Родился Павло Коваль в конце XVIII века в селе Карапыши, это примерно в ста километрах восточнее Киева. Его предки были вольнолюбивыми запорожскими казаками…

Мы проговорили, вернее, я рассказывал Оксане о своей семье всю ночь. Я постарался максимально точно воспроизвести то, что в свое время услышал от своего отца.

…Вся земля в Карапышах и вокруг, а также сами селяне принадлежали ясновельможному пану Пельтинскому. Один только Павло Коваль был вольным казаком и кузнецом. Эту профессию он унаследовал от своих предков в Запорожской Сечи. Павло Коваля уважали за золотые руки, за честность и справедливость. К тому же он был чемпионом села по традиционной украинской «борьбе на поясах».

Павло Коваль был красивым, умным и необыкновенно сильным, девушки вились вокруг него, как пчелы возле меда. Но из всех красавиц он сразу выбрал темноволосую и темноглазую Оксану, крепостную пана Пельтинского.

— Как? Ее тоже Оксана звали? — удивилась Принцесса.

— Именно так, — ответил я и продолжал: — Павло Коваль и Оксана решили пожениться. В те времена кое-где на Украине, как и в некоторых европейских странах, сохранялось средневековое «право первой ночи». Так как Оксана была крепостной, то выйти замуж она могла лишь с разрешения своего хозяина-пана. Зная, как обычно добываются такие разрешения, Павло Коваль однажды подошел к Пельтинскому и сказал прямо: «Если ты осмелишься тронуть мою невесту, спалю тебя вместе с твоим поместьем. Запомни мое слово, пан!»

Но Пельтинский не придал значения словам Павло Коваля и продержал Оксану у себя в спальне две недели. А когда отпустил ее, Оксана пошла не в отчий дом, к родителям, а к большому пруду. Невеста не вынесла позора и утопилась. На ее похороны собралось все село… И той же ночью дом пана Пельтинского сгорел дотла. Ему удалось выбежать из пламени в одних кальсонах. Павло Коваль не стал скрываться, сам явился в полицию и рассказал, что и почему устроил после похорон своей невесты. Его арестовали и через две недели судили. На суд пришли сотни жителей села.

Павло Коваль не раскаялся в содеянном, а, наоборот, заявил: «Жаль, что сам пан Пельтинский не сгорел вместе с домом!»

…Я глянул в окно: глубокая ночь. Принцесса Оксана слушала меня завороженно. И продолжил свой рассказ.

Я рассказывал о том, что Павло Коваля сослали в Сибирь на 25 лет, что каторжные работы он отбывал под Иркутском в Благодатском руднике вместе с несколькими декабристами, которых называли государственными преступниками. От них научился грамоте: читать, писать, считать и кое-что смыслить в происходивших в Российской империи событиях. Отбыл он там все 25 лет, что называется, от звонка до звонка. Ко времени освобождения, к сорока пяти годам, его здоровье оказалось подорванным. Он вернулся в родное село, где все его имущество — хату, кузнечные инструменты — конфисковали по приговору суда. Надо было начинать жизнь заново.

В 1833 году Коваль женился на вдове из села Юхны, по имени Туркеня, которая рано осталась одна и приняла к себе в хату Павло. На Украине это называлось «идти в приймы» или «стать приймаком». В 1834 году у них родился сын. Назвали его Кириллом Павловичем Коваленко.

— Мой дед Кирилл Павлович Коваленко, — рассказывал я Оксане, — в тринадцатилетнем возрасте осиротел. Чуть ли не в один год умерли его отец и мать — мой прадед Павло Коваль и моя прабабушка Туркеня. В тот же год сгорела хата, и Кирилл Павлович пошел работать помощником кузнеца в ту самую старую кузницу, которая когда-то принадлежала его отцу. Проработав в кузнице три года, он отправился в Таврию на заработки. За четыре-пять лет он надеялся заработать денег у богатых таврийских помещиков и вернуться в Юхны, купить делянку земли, поставить на ней свою хату-мазанку и стать, как тогда говорили, свободным гречкосеем.

Кирилл Павлович был нанят конюхом в усадьбу Аскания-Нова, принадлежавшую обрусевшему немцу Эдуарду Ивановичу Фальц-Фейну. Он проработал у старого Фальц-Фейна семь лет, после чего вернулся в Юхны, женился на бывшей крепостной девушке по имени Евфросиния, которая ему родила девятерых детей: Трофима, Емельяна, Фросю, Ареона, Сергея, Родиона, Матрену, Кузьму и Феодосию. Мой отец, Сергей, средний из девяти, родился в 1884 году.

— Сергей? — удивленно переспросила Оксана.

— Да, в детстве его звали так, — подтвердил я. — Но не будем забегать вперед…

…В раннем детстве мой Пап пас гусей, потом ему доверили пасти свиней и овец, потом коров и в конце концов лошадей, которых он очень любил, научился умело за ними ухаживать и прекрасно объезжать. К шестнадцати годам в большом селе Юхны и в селах поменьше: Карапыши, Шупыки, Туники, Москали и Зеленки — он стал чемпионом по борьбе на поясах. С ним побаивались вступать в единоборство парни значительно старше его. На спор Пап мог пробежать километровую дистанцию от одного края села Юхны до другого с годовалым теленком на плечах. Таким и запомнили его односельчане. Взрослея, Пап начал понимать, что если поделить земельный надел на девять человек — по количеству детей в семье, то каждому достанется лишь крохотный участок: как говорится, курице негде стать будет. Надо последовать примеру отца Кирилла Павловича и отправляться в Таврию на заработки, решил мой Пап.