Амелия. Сердце в изгнании - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Эдмон, я не могла внушить вам такую любовь всего лишь за несколько минут… И все же я знаю, что вы говорите правду. Молю вас о снисходительности: я поступила плохо. Я не могла понять, почему вы так себя ведете по отношению ко мне. Пока вы были в Руайане, я осмотрела ваш рабочий кабинет в башне и прочла то, что вы написали в одной из записных книжек. Простите меня.

Эдмон опустил голову, пораженный этим признанием. Вокруг него летала ночная бабочка, и вот, взмахнув крыльями, она исчезла так же стремительно, как и появилась.

– Вы сердитесь? – обеспокоенно спросила она.

Однако Эдмон, сильно возбужденный, привлек ее к себе и продолжил:

– Нет. Вы меня позабавили, и в то же время я тронут. Женщины любопытны, и, наверное, вы были растроганы, узнав о том, что я питаю к вам страсть… Я искренне прощаю вас. Я хочу, чтобы вы знали, что в тот вечер, когда Софи привезла вас сюда, я был раздражен, нетерпелив: я словно чувствовал, что произойдет какое-то знаменательное событие. Я сразу же вас узнал. Я был ошеломлен таким неожиданным поворотом судьбы. Мне стала известна ваша трагическая история. Жизнь жестоко ранила вас, и я, помнится, подумал тогда о том, что мне следует вас защищать, не надеясь при этом, что вы меня полюбите. Затем мы стали жертвами рока, по словам Сисси. Смерть Софи показалась мне такой несправедливой, я почувствовал себя виноватым, но постепенно пришло понимание, что подобное несчастье могло произойти, даже если бы я вас не повстречал. Наша боль, наша скорбь – все это не важно. Я вас люблю, Амелия.

– Я вас тоже… – сказала она.

Затем он ласково, с лицом, на котором было написано так долго сдерживаемое желание, добавил:

– Как бы я хотел, чтобы вы поскорее стали моей супругой. Давайте сядем за стол и приступим к ужину, иначе я, так прижимая вас к себе, рискую потерять голову.

Внезапно молодость и пылкая, чувственная натура Амелии сорвали с нее маску серьезности и благоразумия, которая служила ей защитой на протяжении последних лет. Дрожа, она принялась нежно гладить лицо Эдмона, его волосы, затем, прикрыв глаза, нашла губами его губы. Он ответил на ее поцелуй, и, сплетясь в объятиях, они, вне себя от счастья, погрузились в чудесную бездну невероятного наслаждения.

Наконец Амелия, ослепленная, смогла перевести дыхание и призналась:

– Я обожаю вас, любовь моя… и хочу стать вашей женой сегодня же, сейчас. Зачем ждать? А если судьба, в которую вы так верите, решит разлучить нас? Помните: торжествовать должна не смерть, а любовь. И у нее есть на это все права.

Он подавил крик восторга. В его руках Амелия была всего лишь женщиной, жаждущей ласк и плотских наслаждений. Эдмон расстегнул ее платье, помог ей избавиться от нижних юбок и спустил с плеч тонкие бретельки ее сорочки из розового ситца. Амелия распустила волосы: они тяжелыми каштановыми волнами рассыпались по ее плечам.

Когда она, обнаженная, оказалась в его объятиях, он стал покрывать ее тело страстными поцелуями. Словно обезумев, она терлась щекой о его грудь, усеянную мягкими волосками.

Проходил час за часом, навсегда соединяя их. Эдмон обрел настоящую любовь, о которой так мечтал: Амелия отдавалась ему всем телом и душой, то смеясь, то почти плача, тяжело дыша и успокаиваясь, – их безумные ласки не утомляли ее.

На рассвете они проснулись, все еще в объятиях друг друга, среди скомканных одеял. Амелия изменилась, и эти изменения вызывали у Эдмона бурю чувств. За обликом поселившейся в его поместье молодой женщины, скромной и склонной к меланхолии, скрывалась другая – веселая, смелая, нежная и чувственная. Она смеялась и что-то напевала, покрывая его тело пылкими поцелуями. Эдмон, любивший Амелию до безумия, теперь ее боготворил. Он мысленно поблагодарил красавицу императрицу, которой удалось развеять мрачные тени прошлого.

– Моя прекрасная возлюбленная, – сказал он серьезно, – вы вернули мне надежду и желание жить, вы подарили мне сына. Мы обязаны стать сплоченной супружеской парой, обязаны быть счастливыми, чтобы в его домашнем очаге царили мир и гармония.

Амелия, пристально глядя на него, тонула в его янтарных глазах, искрящихся нежностью. Едва не плача, она бросилась к нему на шею и подарила любимому долгий поцелуй. Счастливый, он прижал ее к себе.

Ничто и никогда не сможет их разлучить. Он поклялся себе в этом, когда первые лучи восходящего солнца золотили холмы этого края виноградников, края, который отныне принадлежал им двоим.

Поместье Бельвю, 11 сентября 1898 года

Эмманюэль де Латур с нетерпением ждал большого праздника, который его отец, маркиз, собирался устроить в конце месяца в честь его десятилетия.

Маленький мальчик, темноволосый, загорелый, уже представлял ярко освещенный парк, накрытые под сенью деревьев столы, торт и долгожданный подарок – кобылу Блондинку, послушную лошадь, которую он очень любил и верхом на которой уже совершал прогулки.

На празднике будет его двоюродная бабушка Нани, почтенная пожилая дама, немного тугая на ухо и временами очень рассеянная, его дорогие родители, маленькие сестрички Эжени и Софи, а еще – дети соседей-фермеров.

Внезапно в его комнату вошла мама. Всегда веселая, сейчас она горько плакала.

– Эмманюэль, дитя мое! – пробормотала она, сжимая его в объятиях.

– Что с вами, матушка?

– Я очень огорчена. В день твоего девятилетия я рассказала тебе, что родилась в Австрии, недалеко от Вены. Вчера, сынок, государыня моей родной страны была убита на берегу озера Леман, в Швейцарии. Я должна была тебе об этом рассказать, чтобы ты за нее помолился. Она была нашей дорогой императрицей, прекрасной женщиной, которая много страдала на протяжении всей своей жизни. Эмманюэль, я любила ее как родную мать. Надеюсь, она наконец обрела покой на небесах, в окружении ангелов и всех дорогих ее сердцу людей, которых она потеряла и которых всю жизнь оплакивала.

– Обещаю вам, что буду молиться за императрицу, мама, каждое утро и каждый вечер перед сном. Но скажите мне, как ее звали…

– Сисси, ее звали Сисси, – ответила Амелия, задыхаясь от рыданий. – Не забывай: Сисси, малышка Сисси из Поссенхофена.