Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле

долины. – Он размашистым движением сгребает со стола фотографию, чтобы показать мне ее поближе. – Это одна из самых первых экосистем Земли. Некоторые из живущих там бактерий – самые древние наблюдаемые существа в наше время. Именно эти бактерии научились превращать углекислый газ в кислород и поменяли цвет нашей атмосферы с оранжевого на голубой.

– Pale blue dot.

– Ты знаешь эту фотографию?!

– Вид на Землю с «Вояджера-1». Голубая точка в космическом вакууме.

В выражении крупных черт его лица читается удивление. Он смотрит на меня так, что я потихоньку впадаю в ступор, хоть и пытаюсь сохранять спокойствие.

– Хочешь узнать, чем закончилась эта история? – спрашивает он.

– Она закончилась?

Он кивает, но, судя по его мрачному взгляду, конец у нее невеселый.

– Эти бактерии, живущие на нашей планете уже несколько сотен миллионов лет, пережили все виды изменения климата и пять массовых вымираний, но оказались не способны выстоять перед человеком. – Он ставит фотографию на место. – Люди стали нещадно перекачивать воду из Куатро-Сьенегас для полива плантаций лекарственных растений и для разведения скота. За последние сто лет мы осушили девяносто процентов объема этих озер. Для планеты это влечет катастрофические последствия, и мы уже очень близки к точке невозврата.

Он проводит рукой по волосам. Я пытаюсь незаметно за ним наблюдать. «Вот, значит, какие мысли не дают ему спать по ночам», – думаю я про себя с неожиданным чувством причастности, нежности и недоумения.

– Когда же мы наконец поймем, что мы все – часть одного целого, одной системы, – вздыхает он, – часть хрупкого, но совершенного механизма? У всего на свете есть в этом мире своя роль. Дыхание планеты – это наше дыхание.

Чувствую, что он ждет от меня ответа.

– Я почти никогда не хожу в супермаркеты.

Вот так сказала, молодец.

Он вопросительно на меня смотрит.

– Я имею в виду… что не верю в покупку вещей. В смысле – купить и выбросить… – Я делаю глубокий вдох, пытаясь взять нужный темп. – Каждый может внести свой вклад, достаточно ограничиться… достаточно… сотрудничать друг с другом. Я верю в циркулярную экономику района.

Он обводит меня взглядом, просит объяснить ему, как она работает. Я пытаюсь сделать это, используя как можно меньше слов. Кажется, он понимает сразу, еще до того, как я начинаю рассказывать. И одобряет.

– То есть если мне нужны будут овощи… обращаться к тебе? – заключает он.

– Или лампочки, или контейнеры, или старые газеты…

– Пойдем, – говорит он. – Покажу тебе кое-что.

Он подходит к столу и берет в руку две окаменелые ракушки.

– Phylum Mollusca. Я нашел их в Тусции[41], – объясняет он с гордостью. – Я хочу выбрать своей специальностью микропалеонтологию – раздел палеонтологии, изучающий микрофоссилии, но пока тренируюсь на том, что найду.

Он знаком показывает мне следовать за ним в коридор. В его походке есть какая-то поспешность, будто каждая секунда на счету и ему нельзя терять ни одной. Он открывает дверь в ванную, расположенную ровно над моей, но зеркально. В ванне лежат ящики для фруктов, а в них – мытые окаменелости.

– Вот чем я занимаюсь, когда не могу заснуть, – говорит он, как бы извиняясь.

Наконец мне открылись тайные причины его ночных хождений. Все эти окаменелости, инструменты, его образ жизни и манера держаться – все это так далеко от того, что я себе представляла… Я думаю про себя, что мы действительно не можем ничего по-настоящему знать о жизни других людей, пока нам не приоткроют дверь.

– Тебе бы заменить у ящиков дно на мелкую металлическую решетку вроде той, из которых делают клетки для маленьких животных, – предлагаю я. – Так дерево не будет гнить, а окаменелости будут быстрее сохнуть.

Его огромные глаза округляются еще сильнее, а губы расплываются в улыбке:

– Ты и муж, и жена в одном флаконе.

– Я привыкла полагаться только на себя.

Мне бы хотелось узнать его получше, узнать, что он ест на ужин, сколько времени проводит в душе, поет ли, в каких словах ошибался в детстве…

– То есть ты смогла бы поменять у ящиков дно? – спрашивает он.

– Вот этими самыми руками.

Несколько секунд мы просто молча смотрим друг на друга, а потом разражаемся смехом.

– Ладно, пойду я, – говорю я, поворачиваясь в сторону коридора.

Он колеблется.

– Хорошо, – произносит он наконец и провожает меня до выхода.

Мы останавливаемся на пороге. Я хочу спросить у него кое-что, но никак не могу как следует построить вопрос.

– Тебя привлекает вымирание? – формулирую я наконец.

– Меня привлекает эволюция и… точка невозврата. Это как отыграть назад жизнь человека, чтобы выяснить скрытые причины его смерти, а потом спросить себя: можно ли было в тот момент ее избежать? Меня интересует положительная сторона вопроса. То, что вопреки всему остается. – Он прерывается, возможно из-за моей реакции. – Тебе это, наверное, кажется странным.

– Вовсе нет.

То, что остается. Что же остается после катастроф? Наверное, только это, по сути, и имеет значение.

– Мне уже давно ничего не кажется странным, – спешу я добавить. – По крайней мере, с тех пор как я поняла, что люди считают странной меня.

– Понимаю. Давно это случилось?

– Когда мне было лет пять. Я тогда впервые увидела другого ребенка. До этого я и не представляла себе, что на свете существуют еще дети, думала, что мы с братом единственные.

Он кивает, поняв, что это долгая история.

Из окна кухни, которое видно сквозь приоткрытую дверь, проливаются лучи заката. Коридор наполняется янтарным светом, и бра на стенах превращаются в ракушки на вечернем пляже. По коже у меня пробегают мурашки.

– Вернусь завтра с подходящими дюбелями.

Проходя рядом с ним, я чувствую, что от него пахнет мылом и бумагой.

– Буду ждать, – отвечает он.

Спускаясь по общей лестнице, я радуюсь, что поменяла лампочку на своей лестничной клетке, и вдруг у меня возникает какое-то странное желание ему это рассказать. Но возвращаться ради этого было бы нелепо. Я решаю спуститься во двор и насладиться закатом, а заодно привести в порядок мысли. Я сажусь на ступеньку рядом с припаркованными у входа велосипедами. Вдыхаю вечерний воздух, подняв глаза к розово-оранжевому небу, ни о чем не ведающему, далекому, по крайней мере пока не приблизишь его к себе взглядом. На душе у меня спокойно, и мне бы очень хотелось поведать своему соседу и об этом тоже.

30

– Кажется, это она!

Мы сбились в кучку перед витриной и поминутно выглядываем наружу. На часах без десяти пять. На противоположной стороне улицы только что припарковалась черная машина с водителем и пассажиром на заднем сиденье.

Я смотрю на Аделаиду, которая смотрит на Арью, которая смотрит на Анджелину, которая смотрит на меня.

У нас все готово. Анджелина принесла торт «Маргарита», и мы вместе решили, как расположить мебель. Аделаида и Арья отвечали за оформление: они поставили самые красивые и необычные предметы на видные места. Присцилла пришла на случай, если появятся вопросы, касающиеся юридической стороны дела. Синьоры Далии пока не видно, но я надеюсь, что она еще придет: ее присутствие может оказаться для нас решающим. А если совсем начистоту, то оно окажется решающим для меня. Чтобы вселить в меня уверенность в своих силах, достаточно одного ее добродушно-упрекающего взгляда.

Водитель вылезает из машины и обходит ее по кругу, чтобы открыть заднюю дверь. Я стою, затаив дыхание. Из машины показывается пожилая дама с пышным седым каре, одетая в ультрамариново-синий костюм, в точности как у королевы Елизаветы. Она идет, опираясь на трость с серебряным набалдашником.

Мое сердце бьется так, будто сейчас наступит конец света. С минуты на минуту я встречусь с Маргарет, нужно все ей рассказать, объяснить, попытаться убедить ее. Передать ей все, что я сама узнала. Рассказать о матери? Я даже не знаю, с чего начать.

Аделаида жестом подзывает меня, чтобы я ее встретила, но ноги у меня ватные, вот-вот подкосятся, так что она берет меня под руку и помогает подойти к выходу.

– Мисс Маргарет? – спрашивает она, как только женщина приближается к нам.

– Добрый вечер, – отвечает та, коротко нам кивая.

Я улыбаюсь, стараясь не выдать