Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес] - Анджелика Монтанари

и их кровь использовали, чтобы замесить святотатственные облатки. Тем самым еретики последователи превосходили в обжорстве свиней, пожирающих тела собственных новорожденных[404].

Начиная с XI века обвинение в ритуальной антропофагии снова дает о себе знать на Западе. Согласно «Историям» (лат. Historiae) Адемара Шабанского, в первые десятилетия XI века пустила корни недалеко от Орлеана народная ересь, считавшаяся одним из ответвлений манихейства, упомянутая также Павлом Шартрским. Чтобы соблазнить будущих последователей, эти еретики будто бы использовали дьявольский порошок из пепла детей, рожденных путем инцеста, характерным для их ритуальных оргий. Порошок якобы был наделен вредоносными качествами и способен безвозвратно развращать тех, кто его потреблял[405]. Тот же коварный метод заражения использовался, согласно Гвиберту Ножанскому, веком позже братьями Клементом и Еверардом, обвиненными в 1114 году в распространении ереси, также классифицированной как манихейство, которая не признавала ни воплощения Христа, ни таинства, и отрицала брак и продолжение рода[406].

Из сказанного выше ясно, что еретикам никогда не вменялись в вину обобщенные формы каннибализма, а наоборот, очень определенные формы ритуальной антропофагии, которые мы можем разделить на две большие группы, не чуждые обоюдному влиянию и смешениям:

1. проведение святотатственной евхаристический службы с облатками, замешанными на крови и пепле убитых детей: речь идет о главном обвинении, берущем начало от модели ритуальной имитации язычниками христианского культа, распространенной начиная с поздней Античности (вплоть до XI века связана только с восточными территориями).

2. приготовление порошков и зелий на основе останков мертвых детей, способных – если приняты внутрь – ввести в заблуждение даже самых верных последователей. Распространяется начиная с XI века и связано по большей части с ересью, предшествующей движению катаров.

Эти формы антропофагии были, согласно Тертуллиану, дьявольскими искажениями христианских ритуалов («конечно, это от дьявола, чья функция состоит в искажении истины»)[407]. Тот факт, что ересям, движениям, вышедшим из лона христианства, вменялось применение механизма плагиата, кажется современному читателю совершенно логичным.

Не так очевидно современному читателю ретроактивное применение тех же представлений по отношению к регалиям, предшествующим рождению самого христианства: иудаизм и культы Митры также подвергались обвинениям в переиначивании и извращении христианских обрядов. Такой смелый параллелизм оправдывал себя аргументом, согласно которому истина возобладала над заблуждением: сначала идет истина, а за ней заблуждение, то есть искажение истины[408].

Здесь произнесенный принцип был высказан Тертуллианом по отношению к ереси, но в целом определяет взгляд христианства на любой другой культ (та же позиция пронизывает отношения с мусульманами, обвиняемыми в ереси, ложности, своевольном и демоническом искажении истинной веры)[409].

Оставим в стороне нормальный ход времени, потому как согласно этой логике, историческая последовательность событий не имеет особой важности, ибо истина в любом случае ей предшествует: язычники и евреи имитировали христианские культы, сконцентрированные на ритуальной трапезе, еще раньше, чем христианство появилось на исторической сцене, дьявольски извращая их и превращая в мрачные каннибальские ритуалы.

Если теоретизации Теруталлиана устанавливали основные принципы и приоритеты христианской истины, обвинение в ритуальном каннибализме не было обращено ко всем еретикам, но скорее к определенным доктринам. Беря отсчет от данных о хронологическом и географическом распространении, можно заметить, что, начиная с IV века, обвинение направлено на ереси, распространенные в Африке и Малой Азии. Обвинения возобновятся на Западе около XI века, в соответствии с распространением во Франции движений, считающихся предшественниками катаров, в период горячих споров об евхаристии. В большинстве случаев речь идет о движениях, которые отрицают сексуальную связь и продолжение рода и часто мясную пищу, которая в любом случае является результатом совокупления. Евхаристическая антропофагия, которая являясь следствием оргиастического совокупления и инцеста, уничтожала их же отвратительный результат, представляет собой идеальную дискредитацию принципов, заявленных самим еретическим движением. Безудержная сексуальность, детоубийство и каннибализм, антропофагия, евхаристия на основе плоти или крови убитых младенцев относились к тем областям, в которых абсолютная благообразность, которой жаждали некоторые еретические объединения, конкретизировалась в отказе от продолжения рода, от мясной пищи и от таинств. Это полное противопоставление, парадокс противоположностей, экстремальный переворот необходимы для того, чтобы дискредитировать, опорочить и уничтожить ересь.

6. Кровавое обвинение

Обвинения в ритуальной антропофагии продолжали распространяться в последующие века по отношению к манихейцам (1350) и вальденсам в конце XIV века, которые должны были поглощать порошки или жидкости, полученные из мяса убитых детей и хранящиеся в кувшинах и бурдюках. Обвинение было направлено, однако, не только против еретиков: гнусная слава о каннибализме была вскоре приписана и евреям. Подозрение в ритуальной антропофагии нависало над иудейскими общинами еще с I века: Иосиф Флавий упоминает полемику, начатую грамматиком и ритором Апионом Александрийским (I век), который рассказывал, будто во время захвата Иерусалима Антиох Епифаний нашел в Храме заложника, «растолстевшего на всевозможных кушаньях» в ожидании быть принесенным в жертву и съеденным[410].

Возможно, сквозь фильтр обвинений, направленных на еретиков, идея о зловещих ритуалах с характером антропофагии, распространенных среди евреев, вернулась в моду в период позднего Средневековья. Не так легко восстановить точный путь, по которому распространился этот стереотип: говоря о позднесредневековом становлении обвинения в ритуальном убийстве (без каннибализма), обычно вспоминают знаменитый случай Вильяма из Норвича, двенадцатилетнего мальчика, найденного мертвым в своем родном городе в марте 1144 года. Вокруг предполагаемого убийства была сконструирована целая серия обвинений против местной еврейской общины, разработанная в большей степени монахом Томасом Монмутским в его «Житии и чудесах Св. Вильяма из Норвича» (лат. Vita et miracula S. Willelmi Norwicensis). Формулировка обладает некоторыми новыми элементами, прежде всего распятием мальчика, которое, являясь эхом богоубийства, полагает основу машине обвинения, со временем получившую свою кодификацию[411].

Вместе с произведением распространяется убеждение, что убийство молодого Вильяма является частью длинной цепи ритуальных убийств, обреченных повторятся по случаю Пасхи, чтобы благоприятствовать возвращению евреев в Израиль. Пускает корни идея о том, что ответственность за жертвоприношения не должна ограничиваться непосредственно прямыми преступниками или одной общиной, но распространятся на весь еврейский народ[412].

Вплоть до первых десятилетий XIII века, однако, обвинения в распятии не включают в себя антропофагию и, в частности, гематофагию [потребление крови – прим. пер.]. Первое упоминание в позднее Средневековье о сборе крови появляется в связи с городом Фульда (прусская провинция Гессен-Нассау) между концом 1235 и 1236 годом, когда 34 евреям вменяется убийство некоторых детей и, как уточняют «Марбахские анналы» (итал. Annali Marbacensi), сбор крови в лекарственных целях[413]. Идея о том, что жидкость, полученная при убийстве младенцев, должна применяться в пищу, начинает распространяться именно в тот период: это демонстрирует точка зрения тех, кто защищает приговоренных, согласно которой потребление крови должно быть запрещено. Годом позже событий в Фульде, Фридрих II, скептически настроенный по отношению к подобным обвинениям, создает комиссию по расследованию, чтобы проверить их на достоверность, публикует в конце концов буллу, оправдывающую евреев в связи с библейским запретом на потребление крови[414].

Жалкие высказывания в защиту евреев и редкие правители, что напрасно пытались совладать с последующими убийствами, всегда подчеркивали важность этого запрета: ритуальная антропофагия – в виде гематофагии – составляла суть вопроса. Как показывают свидетельства, связанные со случаем Симонино из Тренто, сами приговоренные в ходе следствия, еще до применения пыток, упоминали библейский завет[415].

Инициатива Фридриха II, конечно, не была достаточной для того, чтобы противостоять обвинениям в жестокостях ритуальной антропофагии по отношению к евреям: обвинения в потреблении крови распространились по местности, а с ними и волна насилия,