Право палача - Мачеха Эстас

Он обернул ремень вокруг шеи и продел конец в пряжку, затягивая петлю.

— Тяни. Сильно.

— Ты задохнёшься, — опешила Клавдия.

— Нет. У тебя не хватит сил пережать сосуды настолько. Это опасная игра, но иногда — можно. Думаю, сегодня именно такой день. Познакомишься поближе с асфиксией.

Удавить живого человека, и правда, оказалось непросто, но через некоторое время Каспар пугающе обмяк и стал стремительно засыпать, а тело его, напротив, всё ожило, выдирая себя из лап смерти. Зрелище сильно переходило границы нормального в понимании Клавдии.

— Что особенного ты чувствуешь? — спросила она.

— Полёт. Лёгкость. Пограничье между одним миром и другим. Такую эйфорию, что её и не описать словами, — сомнамбулически прошептал подмастерье. — Моя жизнь в чужих руках, как же этого не хватает! Я захлёбываюсь ежедневно сам собой, а сейчас одиночество отступило. Теперь ты умеешь это делать. А если ошибёшься, то не вини себя.

Как Каспар ни отпирался, Клавдия вынудила его проделать то же самое и с ней. Грубая кожа ремня на шее сдавила горло и вызвала приступ страха, но она не смогла вскрикнуть и вырваться, проваливаясь в мягкую, уютную темноту, где её бережно раскачивали и перед глазами пульсировали эфемерные алые пятна. Померкли все отблески света и под собой Клавдия ощутила невидимую мембрану, упругое дно.

Дно своего бытия, предел чувственного безумства. Она дала практически убить себя прямо во время совокупления.

Рассвет был совершенно беспощаден. Он вонзил острые иглы в зрачки, оголил нервы и сделал Каспара проклятым предателем.

Проклятый предатель Янсен бодро оделся и жадно допил портвейн из кубка, вызвав у Клавдии приступ тошноты. Проклятый предатель помнил всё, что было вчера, так и не соблаговолив пояснить, почему болит горло. Список его преступлений пополнился хищными усмешками и злодейскими гнусными шутками, когда, попробовав сесть, Клавдия вскрикнула от головной боли.

Мучительно пытаясь вспомнить, что она наплела вечером и как оказалась в таком жалком виде, даже без сорочки, с соломенной трухой и гагачьим пухом в волосах, Клавдия была готова провалиться сквозь землю.

В кузове телеги она решила продолжить спать, но тут кто-то заголосил над ней, шепелявя щербатой пастью:

— Какая молодая, надо же! Горе-то какое, будь проклята чума! Ты уж её похорони, милый, по-христиански!

— Обязательно! — веско отозвался Каспар.

Предатель! Мертвец без похмелья! Не хоронить он её вёз, а на поругание всем, кто догадается, где они оба ночевали.

XI. Рубить головы

Хорошенькая, бойкая девушка из толпы сказала:

— Подайте ему плащ! Он же замёрзнет!

Жан Грималь обернулся к ней и невольно заулыбался. Он сидел, свесив ноги, на помосте посреди Сен-Жак и готовился говорить. Он сделал последний глоток горячего грушевого взвара, поставил кружку на доски, вытер о предплечье влажную бородку и ответил:

— Знаешь, а мне ни капельки не холодно. Я будто из камня или из железа сделан. Может, я уже и не человек? Как ты думаешь?

— Тебе видней.

Жизнь его катилась колесом с горы. Вот он поднялся на ступеньки роскошного особняка и произнёс своё первое большое воззвание. Вот он уже едет в столицу, вот спит в квартире генералиссимуса, едва уцелев в схватке с солдатами. Вот терпят крах все надежды и ему приходится скитаться по клоакам Аломьона. Вот находятся влиятельные союзники и, собрав все силы, вольные граждане наносят сокрушительный удар. Вот захвачена резиденция и императрица умоляет дать ей уйти с двумя маленькими детьми, он лично сопровождает её — нет, не восвояси — в крепость Флют. И теперь он снова на Сен-Жак. Не спал неделю и не пил вина с самого августа. Всё вокруг кажется игрой, фантазией.

Ветер был зол и ласков. Он соревновался с внутренним жаром, выбивая искры из сердца Жана Грималя. Столкновения со стражей поглотили слишком много людей, теперь нельзя было сдаваться, дабы не потерять ещё больше и не сделать жертву павших напрасной.

Он поднялся на ноги и воздел руки в осеннее небо, призывая господа взглянуть на происходящее. Толпа затихла.

— Аломьон! Город моего рождения и трудового отрочества. Моей чуткой юности. Ты не мог так бесславно пасть под пятой тирана и снова короновал меня. Поглядите на этот лес виселиц! Они хотели убить нас. Хотели видеть, как мы корчимся в петле, словно скот. А в чём мы были виноваты?! Может в том, что устали есть собак и крыс, ведь на три су в день невозможно наесться? Я всем вам вручу возможность умереть за правду, потому что это не жизнь, а шевеление слепых червей в головке сыра. Её нечего жалеть. Человек рождён побеждать природу. Мы стёрли все прежние границы, стали громадной империей, простирающейся от Хелонии до Норд-Моле. Но стали ли мы единым народом? Нет! В том наша беда. Век не могли собраться и ударить по древним устоям. Боимся, что будет ещё хуже. А куда хуже? — всплеснул он руками, — Впрочем, когда мне пришлось скрываться, я забрёл к местному лекарю. И знаете, что? Оцеплен весь северный район города, там свирепствует чума! И все молчат об этом. Мэр хочет сгубить нас, вычистить город без убийств и нагнать сюда покорных беженцев. На том, властью, данной мне народом, я объявляю его преступником!

* * *

— Мы, значит, тут горбатимся, а вы, значит, там кувыркаетесь, — проворчала Томасин, намывая в спальне пол. — Как бы поминальная кормёжка на свадебный стол не пошла.

— Никаких свадеб, мне надеть нечего! — серьёзно отозвалась Клеманс.

Она выскабливала пятна на половицах тупым ножом.

К удивлению Клавдии, они не стали ни срамить, ни потешаться. Кто-то в кухне весело задирал Каспара, но тот только смеялся и шутил в ответ. Чтобы не сидеть сложа руки, она комкала тряпку и делала вид, что вытирает пыль.

— Как давно у тебя никого не было? — поинтересовалась Клеманс.

— С августа.

— Святой Пётр тебя в рай сам отведёт, коль не врёшь. Просто для нас он, Каспар… как дева Мария, что ли… Только не дева.

— Ага. И не Мария. Только что сопли нам не вытирает, — прокряхтела Тома. — Скажи лучше — Иосиф, вынужденный пелёнки стирать да стряпать, пока другим слава достаётся.

После обеда начался обход больных, среди которых могли обнаружиться чумные. Клавдия плелась за Каспаром, еле переставляя ноги, больше всего ей хотелось просто лечь и заснуть.

Теперь подмастерье одним своим видом заставлял шляпы редких прохожих покидать головы. Горожане и раньше для простоты считали его доктором, ныне же его чёрный камзол вызывал у них неизъяснимый трепет, как какой-нибудь мундир. Гартунг добился своего, но теперь Клавдия