Право палача - Мачеха Эстас

кто издавал его, должен был лежать на земле, иначе был бы виден.

— А-ха-ха-х! А-ха-х! — самодовольный гогот был ей смутно знаком. — Грри… Жа… Грри… М-ха-ха!

Человек не мог издавать такие звуки, тем не менее, она поняла, что за имя хочет произнести нечистая сила.

— Господи… — Клавдия попятилась, не веря своим ушам.

— М-ха-ха! — механически точно повторил голос.

Было похоже, что хохот доносится из бочки или из норы.

— Уйди! Уйди, сгинь!

Когда она отскочила и готова была удирать со всех ног, увидела всадника, вывернувшего из-за угла. Это был доктор при жетоне, маска его была белой, словно карнавальной. Без всякого сомнения, так вырядиться мог только Амадей Гартунг.

Он молодцевато выпрыгнул из седла и отвесил поклон.

— Салют, мадам! А, вот он где, мой негодник! Мой Мефисто. Я забыл покормить его и глупыш увязался за крысами. Уже час ищу. Odi et amo. Excrucior! ¹

— Крысы! — отчётливо передразнил невидимый бас.

Обогнув изгородь, Гартунг склонился и когда он выпрямился, на запястье у него уже топтался крупный ворон, с интересом крутя головой.

— Почему не павлин или фазан? Смотрелись бы контрастнее к вашему камзолу, — проговорила Клавдия, всё ещё прижимая ладонь к колотящемуся сердцу.

— А это мысль! Я бы завёл белого павлина. Но только после покупки зебр для экипажа. Я же не мот какой-то!

— Мот. М-хе-хе! — ехидно сообщил ворон.

Гартунг предложил Клавдии поехать верхом, извинившись, что седло не дамское. Она была не в настроении отказываться от подвоза. Умный конь пошёл без понукания, а доктор, ступая рядом, всё болтал и почёсывал шею своего питомца.

— Мефисто нахватался всякой политической дряни и теперь изрекает лозунги. Кстати, Жан Грималь больше не заходил? У меня к нему маленькое поручение: объяснить своим прихвостням, что самоуправление — всё ещё управление как процесс, а если ему тяжело разобраться с делами, то я не против помочь. К примеру, перераспределить бюджет и две трети направить на снабжение наших нужд. А лучше — три четверти. Если же нам перестанут платить, все, кроме меня, лишатся средств к существованию. Ну а мне придётся опять выручать этот чёртов город, выплачивая вам из своего кармана. Никакой женщины не нужно с этой чумой, распоследняя модница так не оберёт…

— А куда подевался мэр?

— С мэром произошёл некоторый конфуз. — Гартунг пошевелил в воздухе пальцами. — Знаете такой термин «дефенестрация»? Не запоминайте, досадно редкое явление. Это когда не слишком добродетельного чиновника выбрасывают в окно. Думаю, вы не забыли, какая высокая у нас ратуша. Я зашёл побеседовать, а в кабинете уже восседает проходимец с кружкой браги и качается на стуле. Я показал ему свой диплом, он читать не умел, но сказал, что ведь на бумаге никогда ерунду не напишут, тем более такими красивыми буквами и выдал мне золотых монет столько, на сколько я, по его мнению, выгляжу. Уж не знаю, как пойдёт дальше и кто будет нами заниматься…

Клавдия покинула седло у ворот, намереваясь свернуть в деревню.

— Ах, вот оно что, — проговорил Гартунг, догадавшись, куда лежит её путь. — Не удивлён. Если мальчишка надоест, вы знаете мой адрес. Всего хорошего!

«Всё-таки он нагловатый фанфарон со своими монологами и уверенностью в том, что нравится абсолютно всем. Так не пойдёт, мсье Гартунг!» — Клавдия вглядывалась в повороты просёлочной дороги, надеясь, что правильно запомнила путь к дому, куда её никто не приглашал. Чудовищно хотелось хоть час поспать в полной тишине.

Проснулась она от скрипа двери. Каспар зажёг свечу и вздрогнул, поняв, что не один в доме.

— Уф. Я бы сам отвёл тебя, когда вернулся. Что, если бы сюда заявился Жюстен?

— Я об этом не подумала. Так хотелось побыть одной…

— Скучно ведь, когда никого нет рядом. Зачем прятаться?

— Ну, чтобы… посидеть в некрасивой позе. Поспать, когда захочется. Подумать.

— Не люблю одиночество. Хорошо, что ты здесь, а то мысли бы начали пугать меня уже к полуночи.

Каспар положил на стол свёрток с остатками пирога и поспешил затопить очаг.

— Ты так легко вскочил с утра… И до сих пор выглядишь бодрым.

— Опыт пития. Нехороший, но тоже опыт. А ещё я не хочу показывать всем прочим, до чего рад, что… Просто так не объяснишь. Всё произошло лучшим образом. Вот я и вернулся домой, в Мулин, где был беззаботно счастлив, — покачав головой, он уставился на ползущие по веточкам хвороста огоньки. — В первую же ночь привёл тебя. Наконец-то я чувствую свободу, и груз той боли не тянет меня вниз. Осталась только ненависть к брату.

— Ладно тебе, может простишь его со временем. Самому же станет проще.

— Проще? Не представляю, сколько нужно для этого собрать душевных сил. Вот застрелю как кролика — тогда и будет легче. Ненависть хлеба не просит. Она меня не мучает. Я не считаю её вредоносной. Большинство людей запрещают себе ненавидеть, вот и терзаются, а я спокоен, потому что прав. Даже ты, не зная его лично, можешь собрать все факты воедино и тогда наверняка со мной согласишься.

Усердие докторов давало свои плоды: дисциплина, гордость за своё дело и стратегия, предпринятая несомненно лучшими умами города, не одного человека вырвала из лап смерти. Оставалось лишь продолжать обходы и сохранять бдительность; вспышка чумы пошла на спад. Когда Каспар и Клавдия шли по улицам, сотни любопытных глаз наблюдали за ними, уже не пугаясь клювастых масок. Теперь им было интересно, кем приходится доктору Янсену загадочная дама в шляпке с лентами, различным сплетням и выдумкам не было предела.

Как ни странно, оба избегали давать имя тому, что друг к другу испытывали, боясь солгать или обмануться, хоть их ежедневный быт и слился воедино. Когда садилось солнце, они нередко возвращались к своей опасной игре и были этим довольны. Каспар всем своим существом напоминал Клавдии ночь. Не тревожную, полную кошмаров, а праздничную и бессонную.

Однажды на маскараде её поцеловал в тисовом лабиринте незнакомец. Она так и не узнала, кто это, да и тот вряд ли догадывался, но в дрожащем свете факелов, под задорные возгласы веселящихся имена теряли привычный вес. С тех пор темнота для графини была сопряжена с искренностью и непреодолимым месмеризмом. Понять Каспара было сложно, особенно когда он по утрам бредил и искал на теле трупные пятна.

— Но ведь это абсурд! — осторожно увещевала Клавдия. — Ты дышишь, двигаешься. Да и этого с мертвецами не случается, — она хлопнула по одеялу меж его бёдер.

— Ещё как случается. Сразу после смерти, — Каспар, как каждый, стремящийся уйти в свои заблуждения глубже, цеплялся только за те