Балтийский эскорт - Николай Черкашин

-Где же вы живете?

Сабина усмехнулась, кажется, впервые за весь вечер:

-Я живу в мосту.

Только тут Орест заметил в массивной опоре моста круглое окошко и маленький балкончик, нависший над водой. Должно быть, раньше там обитал техник, ведавший разводным механизмом моста. Но раздвижной пролет был взорван в дни штурма, и с тех пор мост Трех Русалок, последний на речном пути к морю, бездействовал.

Сабина, перехватив еремеевский взгляд, поправила берет:

-Прощайте, господин лейтенант. Мне пора.

-Приятных снов!

Еремеев постоял, посмотрел, как девушка шла по мосту, как исчезла в башне волнолома, сложенной из больших гранитных квадров, как зажглось над водой круглое оконце, и, сбив фуражку на затылок, зашагал домой.

Сабина закрыла за собой обитую железом дверь и повернула ключ в замке на два оборота, потом задвинула ригель и накинула короткий толстый крюк. Она подергала овальную дверцу, ведущую в камеру разводных лебедок, и, убедившись, что та заперта, зажгла свет, задернула маскировочную шторку и только тогда, почувствовав себя в безопасности, сняла плащ и берет.

Вот уже второй год Сабина проделывала все это почти в ритуальной последовательности. Когда отец перебрался к брату своей новой жены, Сабина не захотела ехать и в без того уже перенаселенную квартиру. Она осталась одна.

Если бы кто-нибудь стал, ломиться к ней в дверь, Сабина знала, что ей делать. Отец показал ей крышку люка в углу комнаты с табличкой «мостовое имущество». Вертикальный скоб-трап вел в полое основание мостового быка, где прежний хозяин хранил багры, спасательные круги, веревки, но самое главное - держал моторную лодку. Через портик в тыльной части быка лодка легко - по роликам - выкатывалась на воду. Рывок пускового шнура - и прощайте, незваные гости! Правда, теперь вместо лодки там стоял миниатюрный катер отца. Этот катер ему подарил жених Сабины, блестящий морской офицер, - корветтенкапитан фон Герн. Весной, перед самым приходом русских, главный смотритель перегнал катер под мост Трех Русалок и спрятал его в камере опоры. Сделал он это глухой ночью, так что о перегоне никто не знал. Но, оставляя Сабину одну, он спустился с ней в шкиперскую, показал катер, объяснил, как запускать мотор, и разрешил в случае явной опасности покинуть на нем убежище. Каморка в гранитной башне была с железной дверью и запасным выходом и казалась Сабине вполне надежным укрытием. Но однажды ночью - вскоре после пасхи - в крышку люка, прикрытую циновкой, негромко постучали, и через несколько секунд, полных ледяного ужаса, знакомый голос - голос фон Герна! - попросил открыть люк. Честно говоря, она уже перестала его ждать - о нем не было вестей почти полгода, - хотя, как и все альтхафенские девушки, Сабина знала легенду о верной Гретхен, которая прождала мужа-крестоносца целых десять лет, не отходя от прялки.

Некогда элегантного корветтенкапитана трудно было узнать в исхудавшем бородаче, облаченном в грязный брезентовый комбинезон, изодранный капковый бушлат и цигейковый русский треух. Пока Сабина заваривала черемуховый кофе и грела воду в бельевом баке, фон Герн рассказывал про ужасы русского плена.

-Как ты меня нашел? - удивлялась Сабина.

-Встретил в городе твоего отца.

-Но ведь у нас полно русских!

-Вот потому-то я, как Вельзевул, пришел к тебе из-под земли.

-Но как ты сюда проник! У меня все заперто!

Оказалось, в цементном полу шкиперской кладовой существует смотровой колодец, ведущий в дюкер кабельного коридора, проложенного по руслу реки. Крышка колодца, на счастье фон Герна, не имела запора и легко открывалась изнутри.

Утром «беглец из русского плена» исчез в зеве смотрового колодца. Он пропал надолго, почти на месяц. И Сабина, словно верная Гретхен, ждала его, считала часы, дни, недели… Он появлялся редко. Но Сабина научилась предугадывать его визиты.

В этот вечер после всех хозяйственных дел Сабина достала папильотки и села перед маленьким зеркалом, оставшимся еще от мачехи. Она накрутила первый локон, как вдруг почувствовала, не услышала, а почувствовала, что внизу, в шкиперской, кто-то есть. Это он! Но почему же медлит, не поднимается? Сабина отбросила камышовую циновку, распахнула люк: в шахте скоб-трапа брезжил желтый электросвет.

-Ульрих, это ты?!

В шкиперской что-то звякнуло, упало, и простуженный до неузнаваемости мужской голос торопливо откликнулся:

-Да, да, это я! Сейчас поднимусь…

Сабина не стала ждать и быстро спустилась по скобам. Фон Герн вылезал из носовой части катера.

-Проверил нашу лошадку, как она себя чувствует. - Корветтенкапитан похлопал по планширю. - Похоже, нам предстоит небольшое свадебное путешествие.

Он вылез из катера и нежно обнял Сабину. Запах прели, сырого камня и бензина ударил ей в нос.

-Пойдем наверх! Ты совсем простужен.

-Погоди. Вот сюда я положил шесть банок сгущенного кофе и шоколад. Это неприкосновенный запас. В этот рундучок можешь положить свои вещи - сколько войдет, не больше.

-Послушай, неужели мы и вправду, наконец… -

Сабина в изнеможении присела на краешек борта.

-Да, да! - не то от озноба, не то от возбуждения потирал руки фон Герн. - Небольшое свадебное путешествие… Четыре часа - и мы в гостях у датского принца.

-Когда же?

-Думаю, на той неделе… Если позволит погода и еще кое-какие обстоятельства… Вот эту канистру держи у себя наверху. В ней всегда должна быть питьевая вода… Поставь ее поближе к люку… И еще. Постарайся в эти вечера никуда не отлучаться. Мы можем сняться в любой день, любой час.

-Хорошо. Я все поняла. Идем же наверх. Ты едва стоишь.

Корветтенкапитан чихнул в рукав.

-Чертова сырость… И этот проклятый дождь. Впрочем, для нас с тобой дождь - благословение господне.

Они поднялись наверх. Фон Герн держал ноги в тазу с горячей водой и ел яблоки, оставляя на огрызках кровяные следы десен. Потом Сабина натянула на его распаренные ступни шерстяные носки с горчичным порошком (из запаса бережливой мачехи) и помогла перебраться в постель. Пока она довивала локоны, раздевалась, возжигала курительные свечи, фон Герн уснул.

Утром, разглядывая трещины на потолке, Орест подыскивал причину для переезда более убедительную, чем несуществующая течь. Впрочем, никакой, даже самый веский, предлог не смог бы избавить фрау Нойфель от огорчений: плата квартиранта-офицера была едва ли не единственным для нее источником средств к существованию. Напрасно Еремеев призывал себя быть равнодушным к вдовам солдат вермахта; ему было жаль эту женщину, тихую, сухую и черную, как летучая мышь.

Фрау Нойфель вешала на кухне бельевую веревку, но никак не могла дотянуться до крюка, вбитого довольно высоко.