Убийство в Амстердаме - Иэн Бурума

Фунда восхищается Айаан Хирси Али, отдает должное ее храбрости, но все же не может скрыть своего неодобрения, касающегося не столько того, что она говорит, сколько того, как она это говорит, ее отношения, ее стиля. «Я живу в Голландии намного дольше, чем Айаан, – пытается объяснить она. – Я в большей степени, чем она, являюсь частью этого общества. Я четырнадцать лет работала с беженцами. И я всегда противостояла тем людям, которые отдаляются от себе подобных, ведут себя высокомерно, потому что стыдятся своего происхождения». Слушая эти обвинения, я думал о рэп-группе из Гааги и их ненависти к «грязному туземному клону».

Здесь присутствовал элемент конкуренции, своего рода соревнования, в котором Айаан не могла победить, опираясь на разум. Соперничество между иммигрантами – не только вопрос возраста или места рождения. Однажды в амстердамском трамвае я видел, как чернокожий суринамец обругал пожилого турка, мешавшего ему пройти. Обругал за то, что тот не говорит «на нормальном голландском языке, как все остальные». В шашлычной около Центрального вокзала я разговорился с владельцем, арабом из Назарета, о Европейском союзе. Голландцы, по примеру французов, только что проголосовали против предложенной Конституции ЕС. Как проголосовал он? «Против, конечно», – ответил он на беглом голландском, но с акцентом. Его позиция сводилась к следующему: «Скоро эти турки и другие иностранцы захотят присоединиться к Европе, но они отстают от нас на пятьдесят лет. Мы не можем позволить себе ждать их».

Фунда знала, что в Нидерландах пресса отзывается о турках лучше, чем о марокканцах. Это вызывало у нее чувство вины. Но турки, заметила она, отличаются от марокканцев. Даже среди неграмотных турок такие вещи, как демократия, права женщин и образование для девушек, считаются само собой разумеющимися. «Турки, – сказала она, – испытывают чувство превосходства. Мы всегда были независимыми, а Марокко находилось под иностранным господством».

Хотя она говорит по-турецки и регулярно бывает в Турции, Фунда чувствует себя дома в Нидерландах. И все же она всегда сознавала, что «в глубине скрывается нечто уродливое». Это проявляется в злобных письмах, которые она часто получает, особенно с тех пор, как стала вести колонку обозревателя в одной из популярных консервативных газет. Каждый раз, когда она пишет что-то критическое о своей стране, Голландии, ей говорят: «Убирайся туда, откуда приехала!»

Фунда не скрывала своего негодования – напротив, подчеркивала его возмущенными жестами. Однако письма не всегда были одинаковыми, со временем их тон изменился. «В 2ооо году меня называли «грязной турчанкой». После 2001 года и взлета Пима Фортейна стали называть «грязным аллохтоном». После Хирси Али я стала «грязной мусульманкой». Она не винит Айаан. «Дело не в ней. Дело в голландцах. То, что выплескивается сейчас, было всегда».

Тео ван Гог не был таким. Фунда работала с ним однажды в телевизионной «мыльной опере», мало чем отличавшейся от «Наджиба и Юлии», о турецкой матери (которую играла Фунда), пытавшейся помешать дочери встречаться с голландским парнем. Ей очень нравилось работать с Тео: «Он был просто прелесть, хотя иногда говорил ужасные вещи». Тео, рассказывала она, можно было убедить в том, что роли турок должны быть более реалистичными, менее стереотипными. Но он был способен и на глупости: «Однажды он сказал мне, что ему удалось вписать в сценарий реплику, на которую никто не обратил внимания. Реплика такая: «Плевал я на Аллаха». Он радо-

Фильм Айаан Хирси Али «Покорность», режиссером которого был Тео ван Гог, построен по тому же принципу, что и «Монологи под паранджой». Но его создатели пошли дальше. Когда «Монологи под паранджой» впервые ставились в Амстердаме, афишу, на которой была изображена женщина в прозрачной черной парандже, быстро заменили, потому что мусульманские активисты пригрозили разбить окна театра. На новой афише женщина была полностью одета. Первые кадры «Покорности» показывают женщину, преклоняющую колени на молитвенном коврике. Камера медленно движется вниз, охватывая с головы до ног ее обнаженное тело под прозрачной паранджой. Затем в одиннадцатиминутном фильме мы видим тексты из Корана, проецируемые на кожу обнаженных женщин, тексты, в которых говорится о покорности женщин отцам, братьям, мужьям и Аллаху. С точки зрения многих мусульман, это была преднамеренная провокация.

Айаан не опровергает этого. Она и задумывала фильм как провокацию. Она ожидала, что часть мусульманского мира набросится на нее. Но «если вы хотите завязать дискуссию и заставить людей думать, вы должны поставить перед ними дилеммы». Айаан считает, что «все, за исключением физического и словесного насилия, должно быть допустимо».[33]

А это значит, что можно показать корчащуюся на полу обнаженную женщину с синевато-багровыми рубцами на спине и бедрах, рассказывающую, как ее высекли за то, что она спала со своим возлюбленным. Поверх ее ран мы читаем слова из Корана: «Женщине и мужчине, виновным в прелюбодеянии или внебрачной связи, наносят по сто ударов плетью каждому…»

Значит, можно показать обнаженную спину другой женщины, рассказывающей о том, что ее изнасиловал нелюбимый муж:

Или третью женщину, с лицом, распухшим от побоев мужа-тирана

Или четвертую, которую дядя регулярно насиловал в своем собственном доме и бросил, когда она забеременела. Она знает, что отец убьет ее за то, что опозорила семью:

Самые близкие друзья отговаривали ее от съемок фильма. Они считали, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но у Айаан имелся ответ для всех сомневающихся и критиков, который заслуживает, по крайней мере, уважения. «В долгой истории евреев и христиан, стремившихся к просвещению, – писала она, – непременно фигурируют люди, которые считали, что анализ священныхтекстов приводит к обратным результатам и показывает, какие они нелепые, жестокие или несправедливые. Я скопировала свою стратегию с иудейско-христианской критики абсолютизма, основанного на вере.