Перст судьбы. Лирин - Алина Углицкая

– Этот раб посмел оскорбить вас, госпожа. Позвольте, я проучу его со всей строгостью.

– Да… хорошо…

Харзун обернулся к стражникам, стоявшим у входа в шагран:

– Тащите его к столбу.

– Моя госпожа так добра, – Эйхард отвесил шутовской поклон. – Так что насчет моего предложения?

Кажется, он решил довести ее до истерики.

– Заткнись! – Харзун ударил его по затылку.

Голова левантийца безвольно качнулась, но он с непонятным упрямством снова уставился на Лирин. В его потемневших глазах, блестевших на покрытом пылью и потом лице, она увидела нечто такое, что ее сердце невольно сжалось, а ноги ослабли. Это был взгляд зверя, загнанного в ловушку. Полный скрытой, глухой угрозы. Сделав невольный шаг назад, она покачнулась, и только каменная стена, оказавшаяся за спиной, не дала ей упасть.

Подоспевшие аскары ухватили Эйхарда под мышки и грубым рывком заставили его встать. Он не сопротивлялся. Молча позволил одеть на себя железный ошейник и пристегнуть тяжелую цепь. Так же молча пошел, когда один из стражей ткнул его под ребра древком копья, а второй потянул за ту цепь. Так его и вели, как собаку на поводке. До самых ворот, выходивших на площадь перед дворцовой конюшней и бараками для рабов.

Только там, уже проходя под каменной аркой, он обернулся. Уголки его губ растянулись в холодной усмешке. Лирин вздрогнула и с трудом сдержала желание отвести взгляд. Это был бы признак слабости, признак того, что он имеет над ней какую-то власть.

А она не хотела, чтобы он догадался об этом.

Не сейчас.

– Куда его повели? – спросила она, сдерживая волнение.

– Прикуют к позорному столбу да выдадут с полсотни плетей. Не беспокойтесь, – Харзун по-своему понял ее тревогу, – я намажу его хамши – и он будет, как новенький. Наказание не повлияет на его способность махать мечом.

– Сто, – вымолвила девушка, не разжимая губ. – Сто плетей. Дерзость надо наказывать, – вспомнила она любимую поговорку нхира Марха.

Ворота закрылись, отрезая непокорного раба от его госпожи. И только теперь Лирин позволила себе выдохнуть. Она уже спускалась со стены, когда ее остановил голос Харзуна:

– Желаете присутствовать при наказании?

Девушка остановилась.

Стоит ли это делать?

Она была зла на него. Она его практически ненавидела в этот момент за то, что он ее взволновал. За то, что посмел поселить смятение в ее душе. За то, что посмел насмехаться, будто это не он, а она стоит перед ним в рабском ошейнике. Он заставил ее почувствовать себя слабой, беспомощной, напомнил ей, кто она есть. И за это она хотела его наказать.

Но смотреть на наказание совсем не то, что отдать приказ.

В глубине души Лирин не хотела видеть, как этого гордого и независимого мужчину унижают. Не хотела видеть его сломленным и поставленным на колени. Это было единственное, что отличало его от других – дерзость и непокорство. Но надолго ли хватит ему этой бравады?

Она должна это выяснить.

– Да. Подготовьте мне место в первом ряду.

Лирин слегка усмехнулась. Но от ее усмешки повеяло такой горечью, что у закаленного в боях аскара дрогнуло сердце.

***

Эйхард уже знал, что последует дальше. Молча стерпел тычки в спину и оскорбления, которые за его спиной шипели аскары. Пряча усмешку, позволил ударить себя и упал, успев вовремя сгруппироваться. Из горла бывшего центуриона не вырвалось ни единого звука, пока стражники тащили его к столбу позора.

Он молчал, когда кожа на его груди и ногах рвалась о раскаленный солнцем песок, точно пергамент. Молчал, когда жесткая рука дворцового палача ухватила его за волосы и рванула вверх, буквально вздергивая на ноги. Молчал, когда ему его руки приковывали к столбу, вывернув их так, что заныли плечевые суставы. Только когда аскары отступили, оставив его стоять прикованным на солнцепеке, Эйхард поднял голову и огляделся.

Площадь перед бараками начала заполняться рабами и слугами, которых сгоняли сюда ради будущего представления. В воздухе раздавались пронзительные трели флейты и ритмичная барабанная дробь. Под эту музыку мужчины всех возрастов, но, в основном, еще не переступившие порог старости, усаживались на колени прямо в песок. Лишь наложники, имевшие золотой ошейник, посмели подстелить себе кусок ткани, чтобы уберечь холеную кожу бедер от раздражения.

Эйхард наблюдал за их действиями, не скрывая презрения. Потом перевел взгляд туда, где два бритоголовых антийца устанавливали роскошный балдахин из пурпурного бархата, отороченного золотой бахромой с пышными кистями. Третий – мощный широкоплечий мернеец с кожей, блестевшей на солнце, точно агат – притащил на спине кресло под стать балдахину и поставил его под сооруженный навес. Не нужно было быть слишком умным, чтобы догадаться, для кого они так стараются.

Девчонка.

Маленькая, капризная стерва, волею богов получившая в свои руки огромную власть и право казнить и миловать.

Эйхард вспомнил, как изменилось ее лицо, когда он предложил посетить его после заката. Он не смог отказать себе в такой малости, как немного ее подразнить. Но, по всей видимости, она приняла эту невинную шутку за оскорбление? Что ж, чувство юмора ей не знакомо. Впрочем, как и всем остальным амарркам.

– Молись Бенгет Всеблагой, ублюдок, – раскатистый голос дворцового палача раздался над самым ухом. – А то сдохнешь без покаяния.

Эйхард сумел сдержаться. Даже не вздрогнул от неожиданности. Придав лицу скучающее выражение, бросил на палача пренебрежительный взгляд:

– Этой кровожадной сучке? С чего ты взял, что мне нужно ее прощение?

Издав свирепый рык, палач ухватил пленника за волосы на затылке и резким движением ударил того лбом об столб.

С губ левантийца сорвалось ругательство. По лицу заструилась кровь. По спине, уже горевшей на солнце, потекли вниз струйки соленого пота.

А вот это было сейчас некстати. Эйхарду не хотелось, чтобы пот попал в раны, а то, что раны будут – это он знал наверняка, не просто так же его приковали к столбу.

– Наследница! Наследница! – над заполненной площадью прошел шепоток. – Ясновельможная госпожа!

Толпа, состоявшая из одних мужчин, издала слаженный выдох, полный скрытого восхищения.

Эйхард обернулся, собираясь презрительной усмешкой встретить ту, что обрекла его на унижение. И застыл, чувствуя, как в груди замерло сердце, пропуская один удар.

Она шла со стороны главного крыльца, ступая так легко, что на песке не оставалось отпечатков ее маленьких ног, обутых в сандалии из тонкой талесской кожи. Голубой шелк туники развевался при каждом движении, то обтягивая стройные бедра, то переливаясь на солнце свободными волнами. Волосы – прямые, иссиня-черные, крашенные бриллиантовой диадемой – свободно лежали на спине и груди, подчеркивая алебастровый оттенок кожи, столь лелеемый амаррскими аристократками. А на тонком, изящном личике двумя темными звездами горели глаза, искусно подведенные сурьмой.