Банда потерпевших - Виталий Ерёмин

– У вас серьёзно?

Я не знаю, что ответить. Ваня за мной не ухаживает. Хотя сейчас не до нежностей, я сама это понимаю. И всё-таки, можно сказать раз в день одно ласковое слова. Если бы мы вели обычную жизнь, я бы от такого отношения давно уже полезла на стенку. Иногда мне кажется, что Ваня ведёт себя так, будто боится вести иначе. Прячет нежность. Он во мне не уверен. Наверно, что-то чувствует.

Если честно, мне мало его ласк. В постели я фантазёрка. Но я боюсь сказать ему об этом. Он может заподозрить испорченность, и тогда я не прощу себе, что была откровенна. Я не люблю испытывать чувство вины. От этого я плохо себя чувствую, это меня гнетёт. Я так воспитана. Я мамино солнышко. В детстве я была уверена, что, если я скажу маме, что мне понравилась звездочка на небе, она мне её тут же достанет.

Мне кажется, мама стала рано болеть из-за чувства вины передо мной. Нам часто не хватало денег. Это меня расстраивало и унижало. Мама придумала мне утешение – научила меня мечтать. Говорила, что мне обязательно встретится мужчина, у которого есть всё. И этому мужчине нужна будет только женщина, которая знает, что с этим всем делать. То есть я.

Повзрослев, я стала искать такого мужчину. Для этого приезжала в Москву. Но потом я поняла, что такие мужчины не ходят по улицам и не бывают там, где бывала я. Шансов встретить практически никаких.

И вот надо же такому случиться. То, что я хотела получить от мужчины-комплекта, теперь есть у меня самой.

Гультяев

Мы ехали на мокрое дело в нормальном настроении. Мандраж, конечно, присутствовал. Всё-таки нам ещё не приходилось убивать. Но панического страха не было. Этот страх Пряхин снял.

Пряхин убедил нас, что убрать Ваню и тёлок в наших общих интересах. Тогда, дескать, он будет больше верить нам и поручать важные, а значит, денежные дела. Внушил, что нам ничего не будет. Он уже придумал, как направить следствие по ложному направлению. Иначе ведь и ему несдобровать.

Мы подъехали к даче засветло. Встали на приличном расстоянии, на краю леса и стали ждать сумерек. Сначала было непонятно, есть ли кто-нибудь на даче, потому что во дворе никто не появлялся. Но вот зажегся свет – не зря караулим!

Пряхин велел стрелять только в крайнем случае. Зачем шуметь, если всё можно сделать по-тихому? Мы запаслись шпагатом, скочем и бейсбольными битами. Наша задача – вырубить, связать и отвезти подальше. Пусть Волнухин думает, что сынок со своими тёлками куда-то уехал. Пряхин всё очень грамотно продумал.

Ваня

Утром мы уедем. Больше оставаться на даче отца нельзя. По-хорошему мы должны были уехать ещё вчера, в крайнем случае, сегодня.

Клава и Эля обсуждают свои дела, а я наблюдаю со стороны за домом отца. Если ты хочешь заметить наблюдение и слежку, ты должен занять удобную позицию раньше преследователей. Тогда ты первым видишь тех, кто хочет увидеть тебя.

Я увидел их, как только они подъехали. Они по одному выходили отливать. Пиво, наверное, пили, уроды. Я их пересчитал. Как и следовало ожидать, их было трое.

А потом в объективы моего бинокля попал Гера. Вот он сделал всё грамотно. Поставил свой «жигулёнок» где-то далеко, подошел поближе к даче пешком, заметил Гультяевский «мерс», но не подошёл, залег в кустах. Складывалось впечатление, что Гультяев, Корзун и Шепель охотятся на нас, а Гера – за ними присматривает.

Я позвонил Клаве и обрисовал обстановку.

– Хорошо, – сказала она, – мы оставляем свет и переходим в сарай.

Последние две ночи мы ночевали в сарае, там же лежали все наши вещи. Из сарая можно было незаметно подойти к забору. В заборе я сделал лаз.

– Нет, – сказал я Клаве, – лучше подойдите к забору и ждите там.

Сердце у меня билось учащённо, но говорил я спокойно. Точнее, старался говорить спокойно. Понять, что нас вот-вот будут брать, было не очень трудно. О том, что нас собираются убить, я почему-то не подумал.

Сумерки сгустились. Теперь я мог поближе подойти к «мерсу». Одна за другой хлопнули три дверцы. Гультяев, Корзун и Шепель вышли из машины и направились к калитке. Они шли тихо и молча. Я держался метрах в тридцати, часто озираясь, нет ли позади Геры. Он был где-то неподалёку, иначе зачем приехал?

Гультяев первым подошел к дому. В свете, падавшем из окна, стала видна его правая рука, сжимавшая ствол. Следом подошли Корзун и Шепель, они тоже были вооружены.

Они подошли к окну, пытаясь что-то увидеть. Но шторы были плотными, ни одной щелки. И тогда они двинулись к входной двери. Дверь, к их удивлению, была открыта, и они вошли в веранду.

Наверно, они удивились, почему так тихо? Потом рывком открыли дверь и вошли в неосвещённую кухню. Никого. Дверь в комнату, где горел свет, была полуоткрыта. Слышался телевизор. Они вошли в комнату. И здесь никого.

Вообще-то, мне надо было идти к девчонкам. Но рядом, в темноте мелькнула чья-то фигура. Я замер за кустом черноплодной рябины возле окна. Чёрт! Я забыл на минуту, что где-то должен быть Гера. Это он! Больше некому. Я сжал в руках короткую металлическую трубу, с которой не расставался последние дни.

Гера заглянул в окно, но ничего не увидел. Зато я увидел. Мент был в полуметре от меня. Он сжимал в правой руке волыну с невероятно длинным стволом. Стопроцентно глушак.

Я сделал это не обдуманно, а инстинктивно, отчасти даже от страха. Двинул ему короткой металлической трубой по правой руке. Гера взвыл и скорчился от боли, выпустив из руки ствол. Я поднял его. Гера продолжал вопить. Надо было делать ноги. Я бросился к забору, где меня ждали девчонки.

Надо было бежать. Но куда? На автобусную остановку? Там нас могли ждать менты. Вдруг нас обложили. И тут я вспомнил про гультяевский «мерс».

Через минуту мы уже сидели в машине и гнали по Симферопольскому шоссе в сторону Тулы.

Пряхин

В тот вечер я был в боулинг-клубе. Там меня все знают: и персонал, и постоянные посетители.

Игра не шла. Зар-р-раза! Теперь жди неудачи в делах. К тому же накануне дорогу машине перебежала кошка. Не черная, но всё равно – кошка.

Гера не звонил странно долго. Как я потом понял, просто не решался.

Он, конечно, меня расстроил и разозлил. Шанс рассчитаться с Султаном откладывался на неопределенный срок. Где теперь искать эту троицу? Сейчас залягут на дно или свалят за бугор. А деньги я должен отдать Султану в ближайшие три дня. Вчера был каляк с ним, и он назначил этот срок.

Едва ли его люди мочканут меня. Я ему ещё пригожусь. Чечи никогда не пойдут против своей выгоды. Выгода для них важнее принципа. Но – смотря по обстоятельствам и по настроению. Не впишусь Султану в настроение – кранты.

Я сходил в туалет, вылил из себя пиво, сел в баре и заказал водки. Выпил и включил решалку. Не может быть, чтобы не было выхода.