Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Дети присели на корточки на мраморных плитах; во время игры они объяснялись, усиленно жестикулируя, на смеси македонского с фракийским, с преобладанием фракийского, поскольку Александр учился чужому языку быстрее. Скучающий стражник сидел на крестце мраморного льва.

Ламбар был ширококостным рыжим фракийцем той воинственной северной ветви, которая тысячелетие назад спустилась к югу, вкрапляя свои горные кланы в племена темноволосых пеласгов. Он был годом старше Александра, но казался взрослее из-за своего сложения. Его волосы вздымались спутанной копной, на плече была вытатуирована архаическая фигура лошади с маленькой головой — знак царской крови. Как всякий высокорожденный фракиец, он вел свой род от легендарного полубога, Реса-Наездника. На ноге был виден олень, тотем его племени. Когда он достигнет совершеннолетия, и дальнейший рост не испортит рисунка, все его тело будет покрыто тщательно продуманным сплетением узоров и символических фигур, указывающих на его высокий ранг. На шее Ламбара висел засаленный кожаный шнурок с амулетом — грифоном из желтого скифского золота. Держа в руках мешок с костями, он произносил монотонное заклинание. Солдат, который охотно предпочел бы переместиться поближе к друзьям в караульной, нетерпеливо кашлянул. Ламбар загнанно оглянулся.

— Не обращай внимания, — сказал Александр. — Он охранник, и это все. Он не может приказывать тебе и говорить, что ты должен делать.

Про себя он подумал, что величайший позор падет на весь дом, если с заложником царской крови в Пелле будут обращаться хуже, чем в Фивах. Эта мысль проскальзывала в его уме еще до того дня, когда он наткнулся на Ламбара, который рыдал, прижавшись к стволу дерева, под равнодушным взглядом своего тюремщика. При звуке нового голоса он отпрянул, как затравленное животное, но вид протянутой руки его успокоил. Увидев, что над его слезами глумятся, он бросился бы в драку, даже ценою собственной жизни. Это без слов стало понятно обоим, едва они обменялись взглядами.

В его рыжих волосах было полно красных вшей, и Ланика ворчала, поручая собственной служанке привести голову пленника в порядок. Когда Александр послал за сладостями, их принес раб-фракиец.

— Он всего лишь стоит на страже. Ты мой гость. Тебе бросать.

Ламбар повторил свою молитву фракийскому богу неба, назвал пять и выбросил два и три.

— Ты просишь его о таких мелочах. Я думаю, он оскорбится. Боги любят, когда их просят о чем-то великом.

Ламбар, который теперь не так часто молился о возвращении домой, сказал:

— Твой бог выиграл для тебя.

— Нет, я просто пытаюсь чувствовать себя удачливым во всем. Я берегу свои молитвы.

— Для чего?

— Ламбар, послушай. Для того, что будет, когда мы будем мужчинами. Когда мы будем царями — ты понимаешь, о чем я?

— Когда наши отцы умрут.

— Когда я начну войну, ты будешь моим союзником?

— Да. Что такое союзник?

— Ты приведешь своих воинов сражаться с моими врагами. А я приведу своих.

Сверху, из окна, царь Филипп видел, как фракиец схватил его сына за руки и, опустившись на колени, сжал их в замок со своими. Запрокинув голову, он говорил долго и без запинки; Александр стоял на коленях к нему лицом, держа его сплетенные руки, и слушал спокойно, внимательно — так, что внимание ощущалось во всей его позе. Вскоре Ламбар вскочил на ноги и испустил пронзительный вопль, словно завыла брошенная собака, — детская попытка воспроизвести боевой клич фракийцев. Филипп, ничего не понявший из этой сцены, нашел ее отвратительной. Он обрадовался, увидев, что бездельничающий страж направился к мальчикам.

Это вернуло Ламбара к реальности. Пеан прервался, угрюмо, потерянно он уставился в землю.

— Что тебе нужно? Ничего не случилось, он учит меня своим обычаям. — Стражник, явившийся разнимать повздоривших мальчишек, был вынужден оправдываться. — Уходи. Я позову, если ты мне понадобишься. Это чудесная клятва, Ламбар. Повтори последние слова еще раз.

— Я буду хранить верность, — произнес Ламбар медленно и серьезно, — пока небо не упадет и не раздавит меня, или земля не разверзнется и не поглотит меня, или море не расступится и не возьмет меня. Мой отец целует вождей, когда они клянутся этой клятвой.

Не веря своим глазам, Филипп смотрел, как его сын взял в свои руки рыжую голову маленького варвара и запечатлел на его лбу ритуальный поцелуй. Это зашло слишком далеко. Это было не по-эллински. Филипп вспомнил, что он еще не рассказал сыну новости о Пифийских играх, на которые собирался взять его с собой. Будет лучше, если он подумает об этом.

На мраморной плите лежал легкий слой пыли. Александр чертил по ней обструганной веткой.

— Покажи мне, как твой народ выстраивается на сражении.

Из окна библиотеки этажом выше Феникс с улыбкой наблюдал, как золотоволосая и рыжая головы соприкасались над какой-то серьезной игрой. Педагога всегда умилял вид его питомца, когда тот, ослабив тетиву лука, ненадолго возвращался к прежним детским забавам. Присутствие стражника давало ему несколько минут отдыха. Он вернулся к своему развернутому свитку.

— Мы захватили тысячу голов! — ликующе вскричал Ламбар. — Чоп-чоп-чоп!

— Да, но где стоят пращники?

Снова подошел стражник, на этот раз с посланием.

— Александр, предоставь этого паренька мне. Царь, твой отец, зовет тебя.

Серые глаза Александра на мгновение задержались на лице посланного. С неохотой он поднялся.

— Хорошо. Не мешай ему делать все, что он захочет. Ты солдат, а не педагог. И не называй его «этот паренек». Если я признаю его ранг, то и ты вполне можешь.

Он поднялся вверх по лестнице между мраморными львами, чтобы услышать великие вести из Дельф. Глаза Ламбара не отрываясь следили за ним.

— Как жаль, — сказал Эпикрат, — что ты не можешь уделять музыке больше времени.

— Дни должны быть дольше. Почему нужно спать? Если бы я мог обходиться без сна!

— Ты увидишь, что мастерства это тебе не прибавит.

Александр похлопал по корпусу кифары с узорным инкрустированным орнаментом и колками из слоновой кости. Двенадцать струн ответили слабым вздохом. Мальчик скинул ремень, позволявший играть стоя (если кифарист сидел, тон менялся), и оперся о стол. Проверяя чистоту звука, он слегка пощипывал струны.

— Ты прав, — продолжал Эпикрат. — Почему нужно умирать? Если бы можно было обойтись без этого!

— Да, сон напоминает смерть.

— Надо же. Когда тебе двенадцать лет, времени в запасе еще очень много. Мне бы хотелось увидеть твое выступление на состязаниях. Может быть, имея перед собой цель, ты трудился бы усерднее… Я подумывал о Пифийских играх. Через два года ты будешь готов к ним.

— Какой возраст положен для юношей?