Коварный камень изумруд - Владимир Дегтярев

Чередин даже перекинул через руку полотенце, изобразил из себя лакея и поднёс добытое в шкафу на стол Шешковского. Степан Иванович тут же улыбнулся на лакейский вид страшного для арестантов Чередина.

Всё! Ожил дорогой наш Степан Иванович! Уйдёт он туда, откуда не вертаются, придёт новый. А новый сразу отставит писарчуков Чередина и Агапыча. Но палача, ката Василиска, новый начальник оставит. Нынче в империи палача сыскать трудно. Легче государственного преступника сыскать, чем палача.

В общем, гуляем последние счастливые денёчки!

Ковшичек водки Агапыч поднёс кату Василиску, он выпил, заел из мисочки холодцом с хреном, да ждал теперь, пока Степан Иванович сам водочки употребит. Лежащий на каменном полу преступник, связанный «козлом», подлым татарским приёмом, когда пятки стучали об голову, промычал, что тоже бы выпил водки.

Кат Василиск пнул его по хребту. Но Степан Иванович распорядился:

— Дать!

Семёну Провычу, камердинеру фаворита императрицы, конечно, тут же поднесли водки — половину ковша.

Шешковский строго поглядел, как камердинер пьёт, потом совершенно стал ласковый видом. Водка преступнику за пять мигов перед дыбой — верная радость допросчику. Ибо водка при этом деле не лекарство, а тоже как бы кнутовище от бича. Помогает говорить.

Степан Иванович тут же употребил стаканчик водки, хорошо прожевал упругий, острый от уксуса холодец. Ему на плечи накинули тёплый халат, и он скомандовал:

— Начинай!

Подручные палача, которым ради злости водки не подали, махом подвесили Семёна Провыча Малозёмова на дыбу. Он провис на жилистых руках, связанных сзади, но не верно провис. Кат Василиск толкнул его в голову и тут же нажал меж лопаток. Камергер фаворита Зубова хрустнул костями позвоночника и заорал от боли. Руки вывернулись в плечевых суставах, боль от того такая, что мочи терпеть нету!

— Не так, милай, ты орёшь! — поморщился Шешковский. — Притворно ты орёшь. Василиск, милай, опусти гада на угли!

Кат отмахнул подручным. Те слегка прокрутили ворот, на который крутилось вервие дыбы. Обнажённой промежностью камергер Малозёмов чуть не коснулся углей, дающих непереносимый жар. И опять заорал.

— Ведь снова не так орёт! — удивился Шешковский. — Давай круче!

Кат Василиск дал круче. На калёные угли попала нижняя часть тела камердинера. И сразу сладко завоняло палёной плотью человека. Вопль, что раздался под сводами подвала, теперь Шешковскому понравился:

— Вот и молодец! А скажи ты мне, Семён Провыч, куда угнал твой племянник, Серафим Малозёмов, тайный возок с тайной государевой почтой да с ея императорского величества подарками на сто тридцать тысяч рублей? А? Громче ори!

Пытуемый проорал:

— Того не ведаю!

Шешковский поплотнее укутался в халат, сунул ноги в обрезки валенок, приказал Чередину:

— Мне ещё водочки налей, а остальным водку подождать и продолжать государеву пытошную работу!

В суетном торговом городе Великом Новгороде вору Малозёмову надо было ждать, когда к Новгороду, по концу весенних штормов, подойдёт датский баркас «Норд». Баркас «Норд» плыл обычно из Швеции только вдоль берега моря и возил на продажу новгородцам иголки для шитья, спицы для вязания, да подковы, да полотна к лучковым пилам. Дефицитные железные изделия возил.

Он, когда приехал к заставе Новгорода, обвязал лицо старой бабской шалью, тут же у заставы продал перекупщикам и лошадь, и сани и так, пешком, ушёл в тайный шинок на другом краю города, за мостом, который держал отставной польский офицер. По роже было видно, какой это офицер. По жидовской роже. Но приходилось притворяться.

Малозёмов протянул ему золотой цехин, назвал облыжным польским именем:

— Зданек! Я у тебя три дня отсижусь в потайной комнате, а потом известишь меня, когда в порт придёт датский баркас «Норд» и получишь ещё одну такую монетку.

Зданек сунул Малозёмову стеклянный штоф с водкой, кусок хлеба, луковицу и спустил его в потайной подвал, сбросив сверху ещё и тулуп.

А рано поутру подвал открылся, туда спрыгнули три русских драгуна с верёвкой и с короткими тесаками. Водка жида, настоянная на маковых зёрнах, никак не давала Малозёмову проснуться. Его так и подняли наверх, бесчувственного.

Савва Прокудин хряснул вору по зубам, сказал драгунам:

— Он. И золото при нём, и камень, вот, видать, что зашит в азяме.

Подол у азяма подрезали. Золото высыпалось на грязный снег.

Люди ротмистра Прокудина принялись выковыривать со снега жёлтые монетки. Савва Прокудин левой рукой прихватил ту полу азяма, куда был зашит изумруд. Стал было тот изумруд выковыривать руками. Ножа при себе не имелось, а саблей не полезешь. Начал рвать пальцами засаленный подклад толстого сукна. Заорал весело:

— Что, изувер, попался? Зря, видать, я отослал твоего ворога, Сашку Егорова, жить навсегда в Америку! Скотина ты, тать и душегуб!

А своим драгунам весело крикнул:

— Поволокли, ребята, эту скотину на съезжую. Да подайте жиду двадцать рублей! Как обещано! Только подавайте ассигнациями. На него незачем серебро тратить!

Польского еврея Зданека обидели русские варвары тем, что подали ассигнациями за верный донос. А договаривались на серебряные рубли! Собаки! Гои!

В тесноте, в сумраке и в давке узкого прохода к задней двери шинка, Зданек подсунул в руку Малозёмова кривой, турецкий нож, а сам побежал во двор. Драгуну, что сторожил коней, крикнул:

— Режутся там, ой, ой! Подмогни, солдат!

Драгун выпустил поводья коней и ринулся в низкую дверь шинка. И тут же повалился кулём, пытаясь руками составить красные куски своего порванного ножом горла. Серафим Малозёмов, будучи в донельзя рваном азяме, с порезанными об сабли руками, перепрыгнул через упавшего драгуна, вскинулся в седло ближнего коня, кривым ножом кольнул конягу в бок, и тот от боли махом перепрыгнул высокий деревянный заплот у шинка.

Ушёл тать и вор Серафим Малозёмов от драгун Саввы Прокудина. И тот чудесный камень изумруд — унёс в неизвестность.

* * *

Следующим утром в порт Великого Новгорода вошёл датский баркас «Норд». А вечером уже ушёл, не отторговавшись по делу. Сбросил все товары первому же купчишке оптом да и поднял якорь. Серафим Малозёмов, стоявший под навесом баркаса, подальше от людей, крякнул и хрипло сказал, еле ворочая слова:

— В Америку меня отвезешь. Как хочешь, но чтобы в Америку! Понял? В порт Невьйорк, понял?

В Америку бежали три года назад, прокравшись слугами в посольство Толстого-Американца, два петербургских головореза, Бузан и Гвоздила. Меж воровского петербургского схода ходили тихие разговоры, что в порту Невьйорка Бузан и Гвоздила прижились. И это хорошо, ибо втроём хошь не хошь, а поймают они в Америке поручика Егорова. Если Савва Прокудин не врёт, что от него, от Малозёмова, Егоров сбежал точно — в Америку.