В самой глубине - Дэйзи Джонсон

Собираясь ложиться в постель, она вспомнила, что был этот за день. День рождения Роджера. Тогда она снова оделась, накачалась сильнейшими болеутоляющими, какие были у нее в аптечке, выпила водки на кухне, чтобы успокоиться. Она надела туфли на самых высоких шпильках и пошла помогать Роджеру и Лоре украшать их жилище. Поставила печься пирог, хотя знала, что тесто не поднимется. Танцевала, несмотря на головокружение, накатывавшее волнами, и покалывание в руках. Она ожидала прихода нового знания, стремившегося к ней, каким бы оно ни было, отсекавшего различные возможности, пока не осталась единственная несомненная уверенность.

Когда она узнала это, она поняла, что просто знает это. Марго отрезала кусок торта. Роджер и Лора, пьяные, медленно танцевали в обнимку одним им известный танец. Глаза Фионы вытянулись в глубь головы, точно резиновые. Она так хотела бы ничего не знать, ничего, что выходило бы за пределы того, что она могла увидеть, услышать и ощутить на ощупь. Она обхватила голову руками и изо всех сил пожелала, чтобы это знание ушло, но оно никуда не делось, несомненное, как железо, неизменное, как сезоны, несгибаемое, как камень. И не важно, что она знала о невозможности что-либо изменить. Возможно, думала она, наклоняясь вперед на стуле, она была неправа. Возможно, на этот раз все окажется по-другому. Она должна попытаться.

Когда Роджер с Лорой ушли спать, Фиона вошла на кухню и увидела Марго, домывающей посуду. Ее лицо отражалось в окне, удвоенное и размытое.

Прошу прощения, сказала она, и Марго подняла взгляд на нее. Она уже выглядела испуганной, подумала Фиона. Я не хочу говорить тебе этого, но я так ясно это знаю; так же, как человек знает название места, где он родился, или девичью фамилию своей матери.

Марго ничего не сказала на это. Фиона стояла и смотрела на нее. Она хотела взять свои слова назад. Она хотела, чтобы этого не было, чтобы ее вдруг поразил апоплексический удар, который изъял бы всю влагу из ее мозга, сделав его сухим, как пустыня. Она бы предпочла не знать вообще ничего, нежели знать такое. Она взяла Марго за плечи и сказала ей то, что узнала о ее будущем. В раковине позади Марго была кастрюля, полная бурой мыльной воды. На миг Фиону охватило побуждение схватить Марго за голову и опустить ее в эту кастрюлю. Утопив вместе с ней грядущий ужас.

Я тебе не верю, сказала Марго, но это были не ее слова. Она всегда верила в то, что Фиона могла предсказывать будущее. Я не сделаю этого, сказала Марго, раз я теперь знаю об этом. Теперь, когда ты мне это сказала, я смогу это предотвратить.

Тебе нужно сейчас же уйти. Я буду ждать, пока ты не уйдешь, сказала Фиона.

Она помогла Марго собрать сумку с одеждой, едой, которую она нашла в буфетах и холодильнике, бутылку воды из-под крана. Марго сидела внизу лестницы, и Фиона присела перед ней и завязала ей шнурки. Марго хотела было оставить какую-нибудь записку, хоть как-то попрощаться. Но Фиона встала в дверях как стена, и Марго пошла из дома в ночь.

После этого в жизни Фионы снова потянулись такие однообразные годы, что она могла с трудом выхватить из них отдельные метки: красную бирку на ключах от комнаты в доме, где она жила; сломанный каблук от туфли, которую она сняла и оставила где-то; билеты на поезд, купленные когда-то непонятно зачем. Какое-то время она прочесывала прибрежные трущобы, где ютились бродяги, надеясь найти среди них Марго. Не чтобы забрать ее назад – ни в коем случае, – просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке, что Фиона поступила правильно, убедив ее уйти. Только она так и не нашла ее, даже ни разу не напала на след, не почуяла ни намека на узнавание. Как будто, сделав то, что она сделала, Фиона захлопнула дверь, которую уже не могла открыть. Она бродила дни напролет, словно в бреду, даже не помня, где именно. И в конце концов вернулась в свой «Тупик»[22], где жили Роджер и Лора, поскольку это было единственное место, где ей нравилось быть, спрятавшись за занавесками на этих окнах.

Река

На рассвете Маркус вылез из палатки и стоял, моргая, с пересохшим ртом. Течение реки чуть замедлилось; деревья по берегам стояли на земле, не на воде. Земля была схвачена льдом. Пальцы у него посинели от холода. Он собрался с силами и принялся собирать хворост для костра. Вернувшись с хворостом к палатке, он понял, что у него нет ни спичек, ни бумаги и что он вообще не представлял, как разжигать костер. Он залез в палатку, натянул на себя все свои свитера и залез в спальный мешок. Он представил, как Сара вскидывает руки над головой, пробивая невидимый барьер. Он улегся на спину, натянул на голову мешок и стал думать, как поздно ночью Сара уронила котелок и прокричала: гарпилябия! Очень громко. Он не думал, что такое слово существовало в реальности, но она каким-то образом делала его реальным. Он не встречал никого, похожего на нее. Он чувствовал, что между ними, возможно, существовала какая-то связь, которой он не понимал. Он хотел бы никогда не видеть ее; он хотел видеть ее каждый день отпущенной ему жизни. Думая об этом, он осознал, что испытал похожее чувство, когда увидел водяного вора: страх и одновременно желание увидеть его снова.

Он поднялся. Он пойдет к лодке и попросит ее показать ему, как развести огонь. Она скажет: конечно. Или: оставайся тут, у нас есть огонь. Он видел, как шевелятся ее губы, выговаривая эти слова, и рукава ее футболки на смуглой коже, и чувствовал ее соленый запах.

Заморосило. Ветряные колокольчики Гретель, утяжеленные тельцами зверушек, были все время повернуты к кустам. Лодка скрывалась за прибрежными зарослями. Он стал обходить их, засунув мерзнущие руки в карманы. Он услышал, как кто-то из них напевает, без слов, один мотив. Выйдя из-за зарослей и увидев лодку, он остановился.

Сара прикрепила шланг к баку с водой и держала его конец над собой. Ее голые ноги стояли в грязи, а под мышками темнели густые пучки волос. Вода хлестала на ее запрокинутое лицо, затекала в открытый рот. Ее кожа отливала лиловым от холода. Позади нее стоял лодочный мотор.

Ему уже случалось видеть голых людей. Когда он заставал в душе Лору – складки на ее розовом животе, бледная кожа на внутренней стороне рук. Или Роджера – ноги с синими венами, тощая задница. Или Фиону за приоткрытой дверью – линия бедра за расстегнутой молнией юбки, выпуклость размером с мандарин в ее белых трусах.

Но это было другое. Он уже не мог не смотреть на нее. Как качались ее груди – левая чуть больше правой, когда она терла волосы обеими руками. Как сокращались мышцы на ее маленьких руках и крепких икрах ног. Как угадывалась кость – он подумал о рентгеновском снимке – под краем бедра; шрам на колене. И, конечно, там. Там у нее тоже кустились темные волосы, в ложбинке между бедер. Его взгляд немедленно пристал к этому месту, так что он не мог сказать – когда он пришел в себя и поднял глаза, – как долго она смотрела на него.

Когда он снова проснулся в тот день, он увидел над собой лицо Гретель, почти нос к носу, и почувствовал ее ладони, обхватывавшие его лицо. Он задержал дыхание. Она пристально смотрела на него широко открытыми глазами.