Акула в камуфляже - Сергей Зверев

Станислав Васильевич Успенский сидел за столом в одной из комнатушек щитового домика, в котором размещался штаб российской поисково-спасательной экспедиции. Врач обедал разогретой свиной тушенкой с галетами. Ел он без всякого аппетита, словно по обязанности: организм нуждается в топливе, вот и приходится хоть изредка заправлять его.

Над островком бушевал зюйд-вест, время от времени швырявший в окошки домика заряды мокрого снега. Температура воздуха крутилась около нуля, погода за стенами домика чем-то напоминала московский март, самое гнилое и противное межсезонье. Ничего себе, полярное лето! Впрочем, на то оно и полярное…

Океан шумел, мерно накатывая на берег островка волну за волной. Сквозь шум прибоя доносились визгливые крики поморников и снежных буревестников, прямо хоть Максима Горького сюда с того света вызывай. Что-то, помнится, сочинял пролетарский писатель по молодости лет про буревестника, который «гордо реет». Вот и полюбовался бы своими глазами.

«Бог мой, какая чепуха в голову лезет, – подумал Успенский, отправляя в рот очередной кусок свинины. – С какого боку тут Максим Горький? Совсем у меня нервы стали ни к черту».

Да, события последних полутора суток основательно выбили Станислава Васильевича из колеи. Бесследное исчезновение Сергея Павлова и Николая Гробового, дикие в своей абсурдности обвинения брюхатого и наглого американца, не совсем понятное поведение Людмилы Александровны Белосельцевой…

Правда, в то, что двое его товарищей по экспедиции погибли, Успенскому не верилось. Тот же самый Павлов сразу, еще при знакомстве, вызвал у врача безотчетную симпатию и уверенность в том, что на этого человека можно положиться в самой сложной ситуации. Такие запросто не погибают! Коля же просто очень нравился доктору Успенскому своей веселой бесшабашной молодостью и чудным характером. Так пожилой опытный пес относится к задорному щенку-подростку, который от избытка сил ловит собственный хвост. Дико было бы представить Колю мертвым.

Надо сказать, что Станислав Васильевич ни на секунду не допускал, что обвинения Эдуарда Лайонса могут оказаться правдой. Врач полагал, что имело место либо недоразумение, либо провокация, направленная против его товарищей. Он и Людмиле Александровне высказал свои предположения, но Белосельцева от разговора вежливо ушла. Немного зная эту женщину, Успенский настаивать не стал: очевидно, что у Людмилы есть какие-то свои резоны, чтобы поступать так, а не иначе.

Зато Белосельцева поставила ему крайне интересную и сложную задачу, но не как врачу, а как гидрографу, специалисту по океаническим течениям. Успенский решил ее. Станислав Васильевич гордился своим решением: оно оказалось точным и изящным. Людмила тоже осталась довольна, хоть в свои дальнейшие планы Успенского посвящать не торопилась.

Станислав Васильевич покончил со своим скромным обедом, налил в чашку кипятка, размешал в нем чайную ложку уругвайского растворимого кофе, который считал жуткой гадостью. Закурил и сквозь дым сигареты стал задумчиво глядеть на заверть непогоды за окном домика.

Успенский грустно думал о том, что годы берут свое и романтика дальних дорог, столь милая сердцу Коли Гробового, уже не для него. Укатали Сивку крутые горки, эта экспедиция станет для него последней, он так решил. Лишь бы закончилась она успешно, а то пока сплошные заморочки и неприятности.

Оказаться бы сейчас дома, в зимней Москве, в уютной холостяцкой квартирке на Сретенке! Принять горячий душ, сварить крепкий кофе, настоящий «Сантос», а не этот растворимый суррогат. Капнуть в него чуточку коньяка «Ахтамар», неторопливо посмаковать то, что получилось, так же неторопливо выкурить сигарету… Послушать любимую музыку, скажем, «Кошек» Вебера, почитать на сон грядущий хорошую умную книгу и заснуть на чистой простыне, под умиротворенное мурлыканье лежащего под боком Барсика.

В таких маленьких радостях заключен глубокий смысл! И катилась бы к чертовой матери под бок романтика дальних дорог…

Неспешные послеобеденные размышления доктора Успенского были прерваны сигналом вызова и миганием красной лампочки на панели рации. Кто бы это мог быть?

Станислав Васильевич нажал тангетку.

– Говорите! – сказал он по-английски. – На связи штаб российской спасательной экспедиции. Станислав Успенский слушает.

Из встроенного динамика послышался голос Эдуарда Лайонса. Успенский поморщился: вот радости-то привалило! Совершенно ему не хотелось общаться с этим хамоватым мистером, хоть бы и по рации.

– Мне нужно поговорить с мисс Белосельцевой, – американец даже не поздоровался. – Требуется уточнить некоторые э-э… детали.

– В настоящий момент мисс Белосельцева отдыхает. Спит. Она очень утомилась и перенервничала. И будить я ее не собираюсь. Обсудите детали со мной.

– Но я э-э… требую! – в голосе чиновника послышалось удивленное возмущение. – Мне необходима она!

– Да неужели? Необходима? А вы ей, сдается мне, не слишком, – стараясь вложить в интонацию побольше иронии, откликнулся Станислав Васильевич. – Требуйте на здоровье. Только позвольте напомнить, что вашими подчиненными мы не являемся. Изложите, что там у вас. Я передам мисс Белосельцевой, когда она проснется. Вот пусть сама решает, стоит ли связываться с вами и обсуждать что бы то ни было.

Некоторое время мистер Лайонс растерянно молчал. Никак не ожидал американец такой отповеди. И ведь возразить нечего: не подчинены ему русские! Его основательно щелкнули по носу.

– Н-ну… Хорошо, я повторю вызов позже, – сказал он наконец и прервал связь.

Успенский довольно усмехнулся. Затем врач встал из-за стола и прошел в соседний блок щитового домика. В комнатушку, где обитала Людмила Белосельцева, где она, по словам Успенского, должна была сейчас мирно отдыхать.

Но никого в комнатке не было! Похоже, что Станислава Васильевича это не слишком удивило. Успенский достал с полочки над кроватью телефон спутниковой связи, набрал номер…

Сергей Зарнов резал свежую тюленину на длинные тонкие полоски, напоминающие ремни. В естественном леднике, который располагался в четверти километра от берега, уже было выдолблено углубление, что-то вроде примитивного погреба. Туда в чехле от фонаря натаскали и залили около двух ведер океанской воды. Температура в углублении была ниже, чем на поверхности: около минус пяти. Эффект, сходный с известным эффектом вечной мерзлоты.

Через пару часов вода, залитая в углубление, замерзнет. Но не вся, а лишь пресная ее составляющая. В результате получится кусок пресного льда – лед другим не бывает, – плавающий поверху концентрированного солевого рассола. Именно этот рассол и был нужен Полундре. Если опустить в него ленты сырого мяса, то оно за два-три часа просолится. Подсушить полученный полуфабрикат, правда, будет негде. Но и в подсоленном виде тюленина, во-первых, не испортится и, во-вторых, станет хоть как-нибудь, да съедобна. Народы Крайнего Севера такое мясо едят да нахваливают.