Арабский кошмар - Роберт Ирвин

– Нет? – В голосе султана звучало недоверие.

– Я умею его распознавать. Жертва по-особому выглядит. Страдания, которые он приносит, опустошают. Отдыхайте спокойно. Арабский Кошмар вас еще не затронул.

– Есть в моих снах и еще кое-что.

– Да?

– Непосредственно меня это не касается, разве что как вашего друга. Мне приснилось, будто я издалека вижу, как вы выходите из Дома Сна. Вы тоже меня увидели и направились ко мне, чтобы поздороваться. Но из Дома Сна вышел еще один человек и подкрался к вам сзади на расстояние вытянутой руки. Я видел, что в руках он сжимает кинжал, но стоял, будто пораженный параличом, не в силах спасти вас, когда он подошел еще ближе и вонзил кинжал вам в спину. Так что мой вам совет, дорогой друг, – берегитесь. У вас много врагов, а я, возможно, не всегда смогу вас защитить…

Тут Отец прервал его. Он был в ярости.

– Несчастный старик! Почему вы его не спасли? Почему не предупредили? Разве можно спокойно смотреть, как гибнут друзья? Зачем вы так поступили?

Кайтбей обиделся:

– Я же сказал. Меня парализовало, и к тому же это был сон, предзнаменование, исходящее от духа, что нас оберегает.

– Чушь! Что за вздор! Сны – это ни в коем случае не предзнаменования. В них события не предсказываются.

Но в душе Отец был встревожен, ибо знал, что хотя сны нельзя считать предсказаниями, порождать события они способны. (Вейна, который подслушивал, укрывшись в тени, султанов сон тоже встревожил.) Отец, ничем не выдав своего беспокойства, сделал негодующий жест и продолжил:

– Но сон этот вовсе не о том, о чем вы подумали. Старик, которого убили на ваших глазах, – это вы, а не я.

– Я?

– Да, вы. Вы видите сны только о себе, под какой бы личиной ни прятались. В ваших снах вас символизирую я. Мне оказана эта честь.

– Значит, мне приснилось мое собственное убийство?

– Нет. Вам снилось то, чего вы хотите. Вы всегда видите во сне только то, чего хотите, как бы это ни было завуалировано. В данном случае смерть – символ сна, старшего брата смерти, глубокого сна без сновидений. Ваше желание погрузиться в такой сон и привело вас сегодня ко мне. Ничто не означает того, что, казалось бы, должно означать. Все указывает на нечто иное. Однако, если вы в состоянии запоминать подобные сны, Арабского Кошмара у вас попросту не может быть, ибо за муками его неизменно следует блаженное забвение. Можно еще добавить…

– Добавить? – Глаза султана уже начинали затуманиваться, хотя сидел он все еще прямо.

– Конечно, есть что добавить! Что толку было учить вас, если в снах своих вы сидите парализованный и смотрите, как убивают друзей и насилуют ваших жен, как рушатся ваши дворцы? Нет, вы должны вмешиваться, повелитель мой, и вмешиваться активно. Сегодня ночью попробуем еще раз.

Кайтбей тяжело опустился на подушки. Он слишком устал, чтобы реагировать на ярость своего учителя. Ему стало интересно, неужели Отец обижается за то, что был убит в чужом сне.

– Вы не совсем разрешили мои сомнения относительно Арабского Кошмара, о Кошачий Отец. Конечно, когда я не сплю, мне известно, что Бог никогда не допустит, чтобы защитник правоверных стал жертвой этого недуга. Лишь в снах моих я испытываю этот страх, в снах моих я столь смущен, что мне никогда не удается убедиться в отсутствии недуга.

– Только в снах своих вы боитесь, что у вас Арабский Кошмар? – Казалось, Отец был доволен.– Вот, наконец, и признак того, что вы делаете успехи. В своих сновидениях вы до известной степени начинаете добиваться некоторой ясности сознания. Теперь расслабьтесь, закройте глаза и вспомните, во сне или наяву, что вы султан.

Кайтбей не сразу закрыл глаза, и некоторое время звезды раскачивались над ним, как безумные, но потом их закрыли отяжелевшие от наркотического снадобья облака, а Кошачий Отец опустился подле него на колени и принялся что-то шептать ему на ухо.

Под утро, незадолго до молитвы фаджр, Отец спустился во двор и, убедившись, что султановы спутники ничего не видят, дал ему пинка под ребра. Потом он продекламировал все еще нетрезвому султану старую арабскую пословицу:

– Кто спит треть ночи, тот чувствует себя не хуже человека, проспавшего полночи, но тот, кто спит всю ночь, проснется идиотом.

Закутавшись в свои шерстяные одеяния и дрожа, султан и его спутники вышли на серые, туманные улицы Каира. И вновь они не остались незамеченными.

В тот же день, занимаясь сложным и в конечном счете неудачным препарированием кошачьего мозга, Отец утомленно прервал операцию и начисто вытер инструменты. Он посмотрел на окровавленную кошку.

– Каждый человек убивает то, что любит.– Потом он насмешливо уставился на Вейна.

Вейну стало интересно, кто кого должен любить и убивать, но он нахмурился и промолчал.

Отец, однако, тему менять не собирался.

– Вы когда-нибудь убивали, Вейн?

Вейн, в ужасе от своей очевидной лжи, решительно покачал головой.

Отец вскинул брови и вяло улыбнулся.

– Напрасно! Убейте человека, Вейн. Убивать полезно. Кто убил человека, тот спит спокойно.

Вейн, с трудом ворочая языком, ответил, что, как он всегда полагал, убийцы, у коих совесть нечиста, спят очень плохо. Отец отказался признать правдивость сей базарной небылицы и заверил Вейна, что мужчине, дабы стать мужчиной полноценным, нужно сделать пять вещей: покурить опиума, переспать с чужой женой, обучиться какому-нибудь ремеслу, совершить паломничество в Мекку – и убить человека.

Когда в тот вечер Отец вышел из дома, Вейн, охваченный внезапным приступом веселья или желанием убивать – он и сам толком не знал, чем именно, – последовал за ним. Отец шел медленно, по-видимому глубоко задумавшись. Вейн на цыпочках крался за ним, вынув из-за пояса кинжал. Так они и проходили улицу за улицей – старик, державший путь к неведомой цели в западной части города, и Вейн с кинжалом, постоянно занесенным над ним, в дюйме-другом от спины. Вейн решил, что, если Отец обернется, он вонзит кинжал. И в самом деле, другого выхода у него бы не было. Потом они вдруг оказались на запруженном народом открытом пространстве перед воротами Зувейла. Отец смешался с толпой, и Вейн волей-неволей вынужден был вновь сунуть кинжал за пояс.

Затем он той же дорогой направился в сторону квартала Эзбекийя, намереваясь провести этот вечер, как и несколько предшествующих, в почти наверняка тщетных поисках беседки, где Бэльян, по его словам, встретился с Зулейкой, но, немного не дойдя до Эзбекийи, он, к радостному своему удивлению, увидел или подумал, будто увидел желтые одежды и знакомую фигуру Зулейки.

– Зулейка?

Но по запаху тлена он узнал ответ еще прежде, чем она заговорила, открыв при этом лицо.

– Нет. Проститутка подобна жемчужине. И та, и другая вводят в заблуждение во тьме. Пойдешь со мной?