Последний берег - Катрин Шанель

Этим планам Вальтера Шелленберга все равно не суждено было бы осуществиться. Он уже носил в себе зачатки болезни, от которой умрет в сорок два года.

А оплатит похороны моя мать… Видимо, она и в самом деле его любила…

Все их честолюбивые планы были зряшными. А теперь он отправляет любовницу в Мадрид с миротворческой миссией и дарит ей на прощание золотую брошь – сердце, стрела и сентиментальный девиз на немецком языке. Мама отдала ее мне, и я носила ее всю жизнь – чтобы не забывать кое-что очень для меня важное. Чтобы ни на минуту не терять из виду сердца, пронзенного стрелой…

– Мне предложили взять с собой компаньонку, чтобы путешествие выглядело естественным. Я хотела прихватить тебя, но тебя бы не выпустили власти… Да и ты была еще очень слабенькой, Вороненок.

Слабенькой – это не то слово. Я жила на вилле «Ла Пауза». Разумеется, я не стала занимать виллу, я поселилась в гостевом домике на две спальни. Почти никуда не выходила. Много спала. По ночам ходила смотреть на море. Для купаний было холодно. Я слушала музыку и снова засыпала. Я мечтала об Австралии. О том, как найду Франсуа. Мечтала о том, что мы поженимся, и у нас будут дети… И, уж конечно, не мечтала о том, чтобы вмешаться в большую политику.

Поэтому мать выбрала себе в спутницы Веру Бейтс. Ту самую Веру, которую отстранила от себя когда-то. Позвольте спросить, из-за чего? Ах, да. Вера Бейтс вздумала хвастать, что приторгнула своей подружкой, взяв немалый гонорар от Вендора.

Теперь мама отомстила ей. Когда-то она зависела от Веры Бейтс, такой искушенной в общении с высшим светом, такой благородной британской аристократки… Теперь Шанель могла отыграться. Она убедила троицу своих любовников, что без Веры ей просто-таки никуда, что Вера поможет убедить старого упрямца Уинни. Ничего не ведающая Вера жила на вилле под Римом со своим новеньким мужем, чемпионом по конному спорту, обладавшим, по слухам, превосходными крепкими ягодицами. Других достоинств за ним не водилось.

– Я написала ей, но она, глупышка, отказалась приехать в Париж. Мол, за муженьком нужен глаз да глаз. Совершенно потеряла голову от любви и не понимала намеков!

Я полагаю, Вера прекрасно все понимала, просто ей не резон был соваться в дела двух враждующих держав. И все же ее заставили это сделать. Исполнители слегка перестарались. Веру арестовали ночью и посадили за решетку вместе с проститутками и уголовницами. Две недели и один день в камере – всего лишь за отказ, высказанный подруге в самых милых выражениях. Не слишком ли суровая кара? Но мать была довольна и только посмеивалась. Да и я, откровенно говоря, полагала, что эти две недели Вера была как никогда на своем месте. После грязной итальянской каталажки оказаться в Париже, в отеле «Риц», для Веры уже было счастьем.

– Я сказала ей: о, дорогая, какое счастье, что ты снова со мной. Мне нужна твоя помощь, я хочу открыть в Мадриде Дом моделей. Я уже знала, что мне нужно будет ехать не в Лондон, а в Мадрид – Уинни был тогда там. Вальтер благословил меня, но не дал мне коронки с ампулой цианистого калия, как я его просила. А у него самого была такая. И вот мы поехали! О, я вела себя очень осторожно и маскировалась блестяще.

Я не сомневаюсь, что пряталась мать не лучше, чем страус. Напротив, она с удовольствием играла в шпионку и вела себя так, как, по ее мнению, должны вести себя шпионы, а не так, как шпион, который не хочет привлекать к себе внимания. Она носила темные очки, говорила пониженным голосом, все время прижимала к груди бювар с какими-то бумагами и говорила на всех языках сразу. В общем, еще до испанской границы Вера начала что-то подозревать.

Она была дрянью, но далеко не дурой.

Откровенно говоря, миссия «Шляпка» потерпела провал, еще не успев начаться.

Исполненная дурных предчувствий, перетрусившая Вера, едва оказавшись в Мадриде, бросилась в британское посольство. Полагаю, заливаясь притворными слезами и изображая пламенную патриотку, она выдала свою подругу с потрохами. Мама попала под пристальное внимание и британского тайного агентства. Она всю жизнь уверяла, что Черчиллю помешала с ней встретиться болезнь.

– Он привез из Туниса какую-то инфекцию, она осложнилась воспалением легких. Его лечат самыми современными лекарствами, но он все еще находится на грани жизни и смерти.

Было ли это правдой? Вообще-то Черчилль отличался прекрасным здоровьем. Несмотря на то что не выпускал из рук сигары, обожал жирную пищу и не дурак был выпить армянского коньяку. Матери пришлось встречаться с английским послом сэром Сэмом Хоуаром. Хоуар был неприятно удивлен доставшейся ему миссией почтальона – Шанель вручила ему конверт, умоляла передать Черчиллю.

– Я сказала ему, что если бы Уинстон был здоров – он выслушал бы меня и принял бы мои аргументы…

Так ли?

Незадолго до этого Черчилль сказал, что, если бы Гитлер решил завоевать ад – он, Черчилль, нашел бы приятные черты даже у сатаны…

Самое смешное, что Веру из Мадрида не выпустили. Она показалась властям Испании подозрительной личностью. Хватит уж ей шмыгать туда-обратно! Молодой муж с красивыми ягодицами вел самый привольный образ жизни в Риме, а Вера томилась, время от времени посылая матери по почте проклятия. Мать отвечала ей обвинениями в предательстве. Незаметно было, чтобы проклятия Веры ее сильно задевали, потому что в результате она даже похлопотала за нее, чтобы та могла воссоединиться с мужем. Но они больше никогда не встречались, это я знаю точно.

– Нам пора возвращаться к работе, Вороненок.

Я поняла ее призыв. У нас было довольно денег, и мы могли жить безбедно до конца наших дней. Но мы были не из тех, кто проводит жизнь в удовольствиях. Нам нужно было чем-то заняться, иначе мы просто не чувствовали себя живыми.

Что ни говори, а в этом мы были похожи.

И в том, что больше не хотели работать при немцах, ни она, ни я.

Нам хватило по горло.

– Как ты думаешь, нас выпустят в Америку?

– Нет. Сейчас уже нет.

И в этом были виноваты мы обе.

Мы поселились вместе в квартире на улице Камбон. Жили не то чтоб плохо или голодно, но как-то сумбурно и недостаточно. Жермен, единственная наша прислуга, бывшая и за горничную, и за кухарку, боялась лишний раз выходить из дома. Ходили слухи, что все в городе заминировано немцами – дома, и мосты, и водопровод, и даже собор Нотр-Дам; словом, положение такое, что, если немцы этого захотят, от Парижа останутся одни дымящиеся руины. Стало трудно купить и приготовить еду: все время не хватало то одного, то другого, а что было, было некачественным или не в достаточном количестве. Все продукты нужно было доставать на черном рынке. Вдруг во всем Париже не стало соли и кофе. Кажется, в лагере я питалась лучше. Особенно отвратителен был маргарин, пахнущий керосином, и бульонные кубики, состоящие из жира и костной муки. А желудевый кофе? Бр-р! То и дело отключалось электричество, совсем трудно стало с сигаретами. Мать курила какие-то немецкие эрзац-папиросы, воняющие жженым волосом, и ругала Гитлера. Ничем он не досадил ей так, как этими папиросами!