Разделенный город. Забвение в памяти Афин - Николь Лоро

И я готовлюсь к тому, что придется еще не один раз приспосабливаться к даже не пытающемуся скрываться противоречию. Все будет происходить между несколькими словами, а иногда и внутри одного слова: пары противоположностей и отдельные слова, которые сами содержат в себе оппозицию, – поэтому, возвращаясь к исходной методологической предосторожности, мы в данном случае будем говорить о слове с «противоположными смыслами», уточняя, однако, что оппозиция здесь является производной, а не «первобытной». У нас уже есть syn- и dia-, общность и разделение, symplokē и diálysis (но мы знаем, что diálysis также противоположна самой себе, как связывание заново – развязыванию). И к ним прибавится stásis, без конца между покоем и движением. Итак, слова: по два или одно за два, а затем имена собственные, в небольшом числе – Гомер, Гераклит, Платон и кое-кто еще – и названия нескольких городов, не всегда самых знаменитых – я уже назвала почти безызвестную Наконе, но нужно будет упомянуть и другие, не входящие в нашу вульгату, как если бы обмен между противоположными смыслами легче осуществлялся за пределами Афин.

Слова, имена: множество языковых сцен для одного и того же сценария. Вопреки классической конструкции парадигмы города, чьей моделью служит Единое, этот сценарий всякий раз ведет к тому, что под прекрасной конструкцией обнажаются очертания мысли, которую официальный дискурс об общности скрывает и, возможно, вытесняет: под анафемой stásis – пугающая констатация того, что гражданская война является соприродной городу[285] и даже основывающей политическое именно в качестве того, что является общим. Но таково забвение этого политического, неразрывно конфликтного и общего, что для того, чтобы вывести его на свет, необходимо продвигаться, обращаясь к, так сказать, противо-памяти. Вопреки гражданской памяти, высылающей бога Войны за пределы города, настанет час воздать должное улаживающему и собирающему Аресу. Но в данный момент тому, кто хочет, не откладывая на потом, придать stásis ее принципиальную важность, достаточно будет добраться до méson: это центр города, общий для всех и место обобществления, для равных и взаимозаменяемых граждан очерчивающий пространство для речи и действия, которые служат koinón («общему»)[286]. И вот, в этом гражданском центре, который можно назвать пустым только потому, что он был предварительно очищен от тех, кто его занимал, воцаряется конфликт – конфликт слов, конфликт оружия.

Чтобы погрузиться в него, возьмем метафору корабля города в ее изначальной формулировке, в которой в Митилене VII века она была высказана в поэзии Алкея:

На данный момент допустим, что stásis ветров – это гражданская война, разразившаяся в Митилене. И в самой середине stásis, захваченный противонаправленными ветрами, – там, где противоположные порывы сталкиваются и яростно взаимоуничтожаются – находится корабль-город. Méson попадает в бурю, потому что буря нашла в нем свое место.

Мы еще вернемся к Алкею и stásis ветров. А пока что ненадолго задержимся в méson.

Все начинается в «Илиаде», где предлагается различать méson слов и méson оружия. Иными словами, советы, где блещут речами, и сражение, где все равны, – не щадящее никого, но взамен приносящее еще больше славы тому, кто сможет одержать в нем верх. Или еще точнее: agorá, где говорят «добрые советчики», и поле битвы, где стяжают славу «доблестные свершители подвигов»[288]. То, что Ахиллес может найти себе место и на agorá, и в сражении[289], безусловно подталкивает к тому, чтобы объединить две эти «середины» – но терпение! прежде, чем взаимоналожить, попробуем их разграничить. Ибо даже если agorá и поле битвы неотделимы друг от друга, требуемая ими поза, конечно же, различна: в самом деле, мнимое спокойствие собраний требует, чтобы наконец уселись эти воины[290], которые день за днем выстраиваются, чтобы стоя сражаться врукопашную (здесь я комментирую глагол hístēmi[291], чьим производным и является имя действия stásis; к этому я еще вернусь).

Итак, agorá – мирное место? Разумеется – если, конечно, могли быть мирными собиравшиеся на ней советы, если судебные процессы происходят в мирное время, и если не удивляться тому, что с первой же песни «Илиады» Гомер украдкой стирает границу между войной и собранием, наделяя второе тем, что характеризует первую – kȳdos[292], которое служит герою одновременно и знаком избранности, и талисманом победы в битве[293]. Возможно, мирное, если, конечно, могло быть мирным место политической борьбы – тех противостояний, что на языке времен Солона, сохранившемся и в зените классической эпохи в формулировке одной из клятв, зовутся просто-напросто agoraí[294]. Ибо agorá говорит о собрании (от ageírō, собирать), но с самого начала «Илиады» в ней воцаряется именно конфликтность agōn[295] с ее словесными сражениями, с силой против силы, когда два оратора встают друг против друга[296]. Говорить, сражаться – расстояние между ними меньше, чем могло бы казаться.