Викинги. Заклятие волхвов - Николай Бахрошин

– Да мне плевать на его хитрость! – силач бухал по столу огромной ручищей. – На любую, самую тонкую хитрость найдется сталь, заточенная еще острее! Скажу тебе – скорее звезды посыплются с небесной тверди от удара твоего упрямого лба, чем островные братья начнут поджимать хвост перед прибрежными ярлами! А ты, Косильщик, просто испугался копий византийских солдат, так и скажи…

– Зачем мне говорить, если ты уже все сказал, – усмехался Гуннар. – Так сказал, что уже оглушил всех до звона в ушах!

За столом смеялись. Упрекать Косильщика в трусости… Такое, конечно, можно только в шутку. Но даже в шутку это позволялось немногим.

В сущности, большинство островитян было согласно с Ингваром – надо идти.

Сьевнар Складный почти не участвовал в этих спорах: отговаривался просто: решат братья – значит, пойдем, нет – так нет. Честно сказать, жаркое марево далекой, богатой страны Византии не слишком волновало его. Вот Юрич, Гардарика… Его родина… Воспоминания далекого, уже очень далекого детства…

Но он никому об этом не говорил, даже брату Гуннару.

Едва установилась погода и берега очистились от ледяного крошева, вольные ярлы начали выводить из фиордов деревянных коней. Направляли их бег в Гардарику.

Дружина Миствельда тоже вывела на простор волн своих драконов морей. Сам ярл Хаки Суровый, несмотря на годы, повел в южный набег островное войско.

…мамка Сельга входит в избу, осторожно, чтобы не хлопнуть, прикрывает за собой дверь. Легко идет, напевает что-то негромкое, возится у печи. Потом подсаживается к его изголовью. Красивое, строгое, такое родное лицо – совсем рядом. В синих, бездонных глазах – ласковая смешинка. Любеня смотрит на нее и думает, что мать совсем не изменилась за эти годы. Словно и годы обходят ее стороной. Разве что в смоляных кудрях проблескивает серебро – ну так это просто свет отражается.

Прижмуривая глаза, он делает вид, что все еще спит, хотя наблюдает за ней исподтишка. Как это было в детстве, когда он, малец, любил напугать ее, резко, неожиданно вскинувшись из-под одеяла и зарычав по-звериному. И она исправно делала вид, что пугается…

– Проснулся, сынок? – Сельга замечает дрожание век. – И то ладно. Обратно сказать, вставать пора, лежебока. А то все спишь и спишь, как медведюшка-батюшка… А я тут, сына, тебе рубашечку сшила, хорошая рубашечка, мяконькая…

Любеня видет, что в руках у нее действительно холщовая рубаха. Маленькая, только на ребенка-несмышленыша впору. И мать разминает ее в ладонях, словно и впрямь думает на него надеть.

Он хочет сказать, мол, что ты, мама, куда мне такая рубашечка, я ведь уже вырос, уже большой, стал воином, сражаюсь, хожу в походы…

Но почему-то не может сказать. Горло перехватывает.

А Сельга словно бы слышит невысказанное. Хмурит соболиные брови, морщит точеный носик.

– Ну что ты, сынок! – протяжно, нараспев, приговаривает она. – Какой же ты большой? Кто тебе сказал, что большой? Ты – маленький, ты еще совсем маленький… Мой сынок, моя деточка, кровинушка моя… Да вставай ты, забери подводные каракатицы!

– …вставай! Ну, проснулся, Сьевнар?! Гляди, воин, скатишься за борт – вода холодная! – прозвучало над самым ухом.

Сьевнар вскинул голову, скользнул ошалелым, недоуменным взглядом по всплескивающей воде, по тугому, выпукло-натянутому парусу, по лицам ратников, вольно расположившихся вдоль бортов «Лебедя моря». Хлопает парус, чуть спадая и снова надуваясь до невозможности, поскрипывают борта драккара, зудят натянутые канаты, и вода, играя под днищем, тянет свое обычное, монотонно-журчащее. Все привычное, знакомое. Такое далекое от его сна…

И только лицо матери все еще перед глазами. Их изба в родовом селении, которую, казалось, совсем забыл.

Не забыл, оказывается. Помнится до мельчайших черточек. Приснится же! Не сразу разберешь – где Явь, а где Навь.

Сьевнар подумал, что уже много лет не видел таких реальных, отчетливых снов из прошлого. Прошлое хорошо тем, что прошло, как любит говорить Косильщик. Ан нет, оказывается, не все проходит…

– А, это ты, Гуннар? – наконец, спросил он.

Его недоуменный вопрос сильно развеселил Косильщика.

– Конечно, не я! – громогласно заявил тот, с силой хлопнув себя по ляжке. – Конечно, это голодный тролль лязгает зубами у тебя над ухом! Интересно, брат Сьевнар, кого ты ожидал увидеть?! Может, ты думал, сам Эгир Подводный пожалует в гости, пока ты сладко сопишь у борта?!

– Ну…

– Пусть стукнет меня копытом по голове летающий конь Слейпнир, если этот парень не умеет спать так же крепко, как валун во мхах! – сообщил Косильщик.

– Наш Сьевнар, если возьмется, переспит любой камень! – подхватил шутку кто-то рядом.

– Камень – может быть, а вот Ингвара Крепкие Объятия – точно не переспит…

– Ингвар – да, он еще со вчерашнего не просыпался…

Силач действительно расположился неподалеку, широко раскинул по днищу сильное тело и вкусно, заливисто всхрапывал.

Хорошо идти по морю, когда парус делает работу гребцов. Легко идти.

Пока весельчаки зубоскалили, Сьевнар зачерпнул шлемом воды из-за борта, неторопливо умылся. Ледяная вода сразу взбодрила, выстудила лицо, жгучими каплями стекая за ворот рубахи.

– Слушай, Гуннар, а к чему родители снятся? – спросил он чуть позже.

Косильщик озадаченно почесал щеку большим пальцем:

– К чему? Боги знают… Может, к смерти? К себе зовут?

– А если, допустим, живой… живая! Тогда как?

– Как, как… Знать бы. Ты тоже – нашел знатока. Лучше у Гусси Старого спроси, может, он знает. Он долго живет, всякие приметы и знамения может растолковать…

– И то верно.

– Что ты, что Ингвар – два сапога пара и оба – левые, – пробурчал Косильщик. – Напихаетесь солонины покуда не лезет, а потом снится вам невесть что.

– Кто б говорил… – улыбнулся Сьевнар.

Волей богов, поход для ратников братства начался хорошо. Двенадцать больших кораблей, больше шести сотен воинов вышли с острова и сразу поймали парусами попутный ветер. Ходко, быстрее обычного шли вдоль береговых изгибов, только пару раз приставая к берегу, чтоб набрать в бочонки свежей воды.

Видели, конечно, на горизонте дымки поселений местных племен, но даже самые бесшабашные храбрецы не настаивали на остановке, чтоб размять кости и вытащить мечи из ножен. Все понимали – в богатой Византии вдоволь будет и крови, и золота, и пьянящих вин, и покорных женщин – всего, что может пожелать воин в набеге…

Приятно идти по морю при попутном ветре!

* * *

Четыре года прожил Сьевнар на острове братства. Все было – и труды, и победы, и новые висы, то журчащие переливами вод, то звенящие отточенной сталью. И многое достигнуто, и есть чем гордиться, и большое страдание пережито и спрятано в глубине сердца.