Вкус свинца - Марис Берзиньш

но не растерялся — изложил стихотворение Барды своими словами. Класс смеялся, учитель, улыбаясь, влепил пару, а ко мне на короткое время прилипло прозвище Поэт. Глянь-ка, кто-то помнит! Оборачиваюсь — мой одноклассник Рудольф Пёле собственной персоной. Рудис…

— Куда ты так несешься? — он запыхался.

— Никуда… Привет, Рудис! Привет, паршивая овечка нашей школы!

— Ой, Матис, когда это было! — Рудис протягивает руку. — А ты не изменился. Походка все та же, чуть медленнее трамвая.

— Холодно же. А тебя каким ветром сюда занесло?

— Э… занесло. А ты? Оттуда? — он показал на церковь.

— И так можно сказать.

— Да ты в своем уме, в такое время к культовым делам склоняться? Давай лучше сгоняем куда-нибудь согреться. Куда идет латыш, выйдя из церкви?

— Только не говори, что в кабак, — улыбаюсь в ответ.

— Куда ж еще! С утра такой сушняк в горле, — он сильно поморщился.

— Что — перебрал вчера?

— Да тут неподалеку день-рождень отмечал у одной подруги. Основательно приложились.

— Ты ж тогда на юридический-то поступил?

— Да. Когда это было! Выперли меня, и слава Богу, — Рудис засмеялся. — Корпорации ликвидировали, больше никакого веселья… Да разве это учеба? А ты что делаешь?

— Малярничаю, делаю ремонты…

— Да, я слышал. Работяга. Ну и как?

— Не жалуюсь. А ты — что?

— Я… ну… кручусь помаленьку, — Рудис улыбается.

Ну, правильно, у Копельсона, отчима Рудиса, много продуктовых магазинов. Наверно, пошел по его стопам.

— Ну, а в чем конкретно, если не секрет?

— Да… всяко-разно, — одноклассник говорит уклончиво. — А тут где-то поблизости хоть какой кабак остался?

— Остались, но какие-то занюханные. Слушай, можем пойти ко мне. Тут недалеко, да и у меня кое-что найдется, — неожиданно становлюсь гостеприимным.

— К тебе?

— Живу один, так что никаких проблем.

— О, это здорово! Но я все-таки кое-что захвачу.

По дороге Рудис забегает в магазин и, выходя, размахивает над головой двумя бутылками вина.

— Захотелось чего-то покислее. Надеюсь, у тебя нет возражений против вин с родины нашего великого вождя? Саперави.

— Хорошо, вино мне напоминает женщин, — подумалось о Суламифи, но Рудис, ничего не зная, истолковал по-своему.

— Ого! Прости, у меня на дам мозги еще не настроены. Постараемся это по-быстрому исправить, — он подносит бутылку вина к моим глазам. — А там увидим.

До созданий противоположного поля мы не добираемся. У обоих набралось много такого, о чем рассказать, пойла хватает, и наш симпозиум затягивается допоздна.

В школьные годы мы дружили с Рудисом, но позже, как это часто бывает, каждый пошел своей дорогой. Сегодня я бесконечно рад этой случайной встрече. Одиночеству тоже нужен выходной, а самое замечательное, что с Рудисом мы можем перемолоть такие темы, которых я не касаюсь с коллегами-малярами. Мы с ним довольно разные, но так даже интереснее. Пожалуй, только одна линия судьбы нас объединяет — у обоих отцы были стрелками, которым было суждено погибнуть, обоих воспитывали отчимы. Мы разговорились и об этом.

— Как дела у твоих там? — спрашивает Рудис.

— Еще непонятно. Власти хотели их разместить в Польше, но Вольфганг добился того, что они попали в Магдебург. У него там дальние родственники. И это, пожалуй, все. Вот снова напишут — тогда узнаю.

— М-да, политически тебе с отчимом больше повезло. Твой-то вернулся в фатерлянд, а вот моему там, как говорят, вряд ли поздоровилось бы. Хрустальная ночь, слышал?

— Краем уха.

— Арон через своих получает такие сведения, что потом руки еще три дня трясутся. И здесь тоже не дают дышать. Ходит бледный, как по лезвию бритвы. Устроишь небольшой шахер-махер, и бац — уже враг народа. Красные лавочников не любят. Спекулянты…

— Да, наслышан.

— А что делать? Жить-то надо, — Рудис предлагает поднять бокалы. — Эх, давай выпьем, где наша не пропадала!

— Давай!

— А вообще-то… — мне вспоминается Гольдман. — Мне кажется, что евреи довольно хорошо умудряются ладить с коммунистами.

— Ну… они изворотливы, что есть, то есть, но не знаю таких, кому красные по душе. И мой и вся его хеврия четко против. Русскому завидно до слез, когда он видит умного и состоятельного еврея. Ты только подумай, еврейские школы закрыли, общество тоже, дома национализировали. Вот тебе… зато всякая шваль, без корней в Латвии, теперь на коне… Многим кажется, еврей — это еврей, все равны, ан-нет. Нельзя сравнивать рижского еврея в десятом поколении с каким-то вшивым босяком, который забрел сюда в смутные времена.

— Да, но смотри, как странно получается — пока латыши умирали за родину, с этих, как с гуся вода. Наши в земле гниют, а евреи цветут и пахнут. Так кто умный, а кто дурак? Разве нашим отцам нужно было идти в пекло, чтобы я жил с немцем, а ты с евреем?

— К твоему сведению, по крайней мере, тысяча евреев сражалась за Латвию! А потом, годы спустя, президент поблагодарил еврейскую общину за вклад в восстановление Латвии. И если бы Арон со своими барыгами маме не встретился, мы бы просто подохли с голоду, голые и босые. Ты так странно говоришь… ты что, не жалуешь евреев? — голос Рудиса тяжелеет. — Скажи, как есть. Знаю-знаю, евреи для латышских парней, как бельмо в глазу. Завидуют, потому что у самих не получается.

Как он чувствителен, этот Рудис! Я неосторожно высказался, и тут же пламя полыхнуло. Спорить со старым приятелем не хочется, тем более потому, что ничего плохого я о евреях не думаю. Точнее, я вообще ничего о них не думаю. Нужно исправлять ситуацию.

— Ты неправильно меня понял. Если бы я был против евреев, я бы не ходил в церковь. Иисус, его ученики и все пророки Ветхого Завета — все они были иудеями. Совсем наоборот, я хотел сказать, что евреи умны, даже и не в этом дело. Меня другое интересует — стоило ли вообще воевать, если в конце концов столько латышей в земле оказалось?

— Ну, ты несешь чепуху. Как бы мы тогда свою страну удержали, если бы не надавали по морде кому следует? Ты так говоришь, как будто историю не учил.

— Ха! Помнишь, что говорил наш историк Мейер — прошлое, как комок глины, лепи, что хочешь. Хочешь горшок, пожалуйста, хочешь миску, еще лучше… Про защиту Латвии после восемнадцатого ноября ничего не скажу, бои за свободу оставим в покое, но почему наши до этого рвались воевать в царской армии и столько крови пролили лишь для того, чтобы немцы не дошли до Петербурга? Они не Латвию защищали, а империю. И потом, как с цепи сорвались, на всю Росси- ю-матушку. Красные латышские стрелки, как их там. Какая тупость! И мой