Подземный мир. Нижние этажи цивилизации - Уилл Хант

ОДНАЖДЫ, ИССЛЕДУЯ ПОДЗЕМЕЛЬЕ под улицами Неаполя, я на короткий миг ощутил это невыразимое чувство потерянности. Осенним утром, неподалеку от исторического центра, двое городских исследователей — братья Лука и Дани — провели меня в подвал старинной базилики, где мы обнаружили огромную дыру в полу. Надев обвязку, мы спустились вниз по длинной лестнице и очутились в цистерне, установленной еще древними греками, — просторном водохранилище в форме бутыли на глубине сотни футов под городом. Цистерна, как объяснили мне Лука и Дани, — это лишь один из элементов подземного лабиринта, который возник под Неаполем в VIII веке до нашей эры. С тех пор он постоянно разрастался и в наши дни представляет собой сеть крипт, катакомб, гробниц и цистерн, настолько протяженных и запутанных в отношении друг друга, что никто в точности не знает его границ.

Уилл Хант

Наступил день, а мы всё перебирались из цистерны в цистерну следуя узкими извилистыми туннелями дальше и дальше в лабиринт. С течением времени каждая пещера стала напоминать другую, и наконец у нас появилось ощущение, что мы движемся по трехмерному зеркальному залу, как в рассказах Борхеса. В некоторых цистернах мы обнаруживали несколько выходов в другие цистерны, в каждой из них также находилось несколько выходов в следующие; всё это образовывало замысловатый фрактал.

Вскоре мы забрели в не знакомые никому из нас уголки этой огромной паутины; мы заглядывали в пещеры, где даже Лука и Дани прежде не бывали. В каждом таком новом месте мрак оглашался их радостными криками, словно мы были мореплавателями на далекой чужбине, заметившими на горизонте острова, которых нет на карте. А потом внезапно, не успел я и глазом моргнуть, — и словно распалась связь времен, а некая сила переместила меня в недалекое будущее: я стоял один во мраке. Мгновение назад все мы находились в одной и той же цистерне, затем я отвернулся, чтобы сделать кадр, а когда оглянулся, Луки и Дани уже не было рядом. Я пополз по проходу, которым, как я думал, двинулись и они, но оказался лишь в очередной пустой пещере. И вдруг я осознал, что единственный звук вокруг — щелканье металлических карабинов о мою одежду, а дальше конуса света, отбрасываемого фонариком, решительно ничего невозможно увидеть. Я звал друзей, но ответа не было, звук моего голоса замер в уходящих вдаль коридорах.

Но недолго я оставался в одиночестве — всего несколько минут. Впрочем, даже за это непродолжительное время, когда я понял, что не представляю, насколько далеко зашел, и не догадываюсь, где нахожусь, хотя бы примерно, я всем телом ощутил пропитывающую неопределенность. То было ощущение отрешенности от всего происходящего, словно мои ноги оторвались от пола и я находился в свободном падении. Я не паниковал, напротив — обрел предельную ясность сознания и концентрацию, как, вероятно, если бы принял амфетамины. Все мои чувства обострились; я ощущал, что полностью погружен в происходящее, замечаю малейшие запахи, звуки и колебания воздуха, на которые не обращал внимания прежде. Всё мое существо словно проснулось, я как будто воспринимал мир всеми порами кожи.

«ПОТЕРЯТЬСЯ, — ПИШЕТ СОЛНИТ, — значит начать искать свой путь. Тот или иной». Когда мы отклоняемся от курса, наши нервы напряжены, меняется характер нашего взаимодействия с миром. Даже наши глубинные убеждения и привычный ход мыслей могут изменить нам, когда в стрессовой ситуации мы ищем новые объяснения окружающим процессам. Религиозная литература говорит о том, что именно тогда, когда мы потеряны, мы получаем откровения, проходим посвящение или испытываем мистическое пробуждение. Ветхозаветные пророки, прежде чем обрести Бога, подолгу блуждали в пустыне. Сиддхартха Гаутама шесть лет провел в странствиях, скитаясь без определенного маршрута, прежде чем стал Буддой. Духовные поиски Данте в кантике «Ад» начинаются, между прочим, с объявления, что герой заблудился: «Земную жизнь пройдя до половины, / Я очутился в сумрачном лесу, / Утратив правый путь во тьме долины»[63]. Писатель Джим Гаррисон в беседе с поэтом Гарри Снайдером однажды заметил, что, когда мы теряем ориентиры, «внезапно всё, включая нашу собственную природу, хочется поставить под сомнение. Это пронзительное чувство. Я часто думал, что потерянность сродни сэссину [периоду медитации], когда долгое время сидишь на одном месте, потом звучит гонг, ты встаешь, и мир выглядит совершенно иначе». Снайдер отвечал: «Это похоже на просветление».

В конце 1990-х годов команда ученых-неврологов выяснила, что своей силой чувство потерянности обязано строению нашего головного мозга. В лаборатории Пенсильванского университета проводились исследования с участием буддистских монахов и монахинь-францисканок, и в ходе экспериментов мозг каждого из испытуемых изучали на аппарате КТ во время медитации и молитвы. Совсем скоро была обнаружена закономерность: в состоянии молитвы на небольшом участке в переднем отделе головного мозга, а именно в верхней теменной дольке, наблюдалось снижение активности. Оказывается, эта долька тесно взаимодействует с гиппокампом в процессе навигации. Насколько могли увидеть ученые, опыт духовного причастия неизменно сопровождается ухудшением пространственного восприятия.

Поэтому неудивительно открытие этнографов, что в религиозных ритуалах по всему миру присутствует момент потерянности. Британский ученый Виктор Тэрнер отмечает, что каждый священный обряд перехода отмечен тремя фазами: разделение (посвящаемый уходит из социума, отрекаясь от своего социального статуса); граница (посвящаемый находится в состоянии перехода из одного статуса в другой); восстановление (посвящаемый возвращается в социум с новым статусом). Поворотной точкой является вторая фаза, которой Тэрнер дал название «лиминальный период», от латинского limin — «порог». В состоянии лиминальности «временно упраздняется сама структура общества»: ничто не определенно, всё эфемерно, мы не одно и не другое, «уже не то, но еще и не это». Мощнейшим катализатором лиминальности, пишет Тэрнер, является дезориентированность[64].

Из многих культов всего мира, связанных с идеей потерянности, особенно трогательно выглядит ритуал североамериканских индейцев пит-ривер в Калифорнии: время от времени кто-то из членов племени отправляется «странствовать». По словам этнографа Хайме де Ангуло, «мужчина или женщина, Странник, избегает стоянок и деревень, пребывает в диких, уединенных местах, на вершинах гор, на дне каньонов». Всецело отдаваясь потерянности, Странник, как считает племя, «теряет свою тень». Странствие — это предприятие с непредсказуемым исходом, и на каком-то этапе оно может привести к отчаянию, а то и сумасшествию, — или же подарить Страннику великую силу: тогда он преодолевает тревогу и неопределенность, обретает мистическое призвание, после чего может вернуться обратно в племя и стать шаманом.