Дурное влияние - Уильям Сатклифф

На случай, если продавец вдруг поинтересуется, зачем нам веревка, нам следует отвечать, что в подарок для нашего отца. Правда, я не совсем понял, надо ли нам притворяться братьями, на мой взгляд, версия не очень-то убедительная, — но, похоже, это не столь уж и важно, а потому я помалкиваю. Карл выдает нам пятнадцать фунтов на веревку — где он их раздобыл, остается неясным. Я спрашиваю, сколько веревки надо купить, и Карл огрызается, что без понятия, и тогда я предлагаю купить на все пятнадцать фунтов, а он рявкает, чтобы я заткнулся со своими дебильными вопросами, иначе на кой хрен он выдал нам пятнашку, и фигли я вообще суюсь не по теме. Но это нечестно, ведь Карл сам поначалу сказал, что без понятия, сколько надо веревки, а потом повернул все так, будто я последний недоумок. Хотя ответ-то придумал я, а не он. Но с Карлом такое сплошь и рядом. Он все передергивает, и в дураках всегда оказывается кто-то другой, а спорить с ним совершенно бессмысленно.

Странно, но план срабатывает. Старик за прилавком начинает беситься, глядя, как мы щупаем всякие разные веревки, и очень быстро забывает обо всем на свете. К кассе мигом выстраивается длинная очередь, с которой его единственный помощник не справляется. В конце концов вокруг нас создается такая суматоха, что мы даже не в курсе, удалась Карлу его затея или нет. Но она удалась.

Спустя полчаса мы встречаемся в парке: он — с длинным, зазубренным кухонным ножом, мы — с тонной веревки. Выяснилось, что на пятнадцать фунтов можно купить этой самой веревки буквально немерено. Увидев, как мы сгибаемся под тяжестью покупки, Карл заходится от гогота и орет, что мы полные придурки, поскольку нужно-то было всего ничего — чтобы связать одного человека, но ведь он ничего такого нам не говорил, а потому откуда нам было знать? Карл не может налюбоваться на свой нож, и целую вечность мы швыряем его, соревнуясь, у кого получится больше оборотов, но чтобы нож воткнулся острием в землю. А потом просто подкидываем нож вверх, как можно выше, и разбегаемся врассыпную, чтобы он не свалился нам на голову. И это очень весело.

Но тут Карлу приходит новая идея — сыграть в «ссыкло». Это когда ты стоишь, широко расставив ноги, и кидаешь нож в траву между расставленных ног соперника. Нужно передвигать ногу туда, куда воткнется нож, так что с каждым разом зазор становится все меньше и меньше, и под конец уже приходится целить в крошечный кусочек земли между ногами соперника.

Мы с Карлом первые, и когда зазор становится меньше ладони, я выигрываю, потому что Карл промахивается и попадает мне в кроссовку. В принципе, не так уж и больно, но если уж речь о призе за победу, то порезанная кроссовка — это далеко не супер. Лишь позже я понимаю, что лучше было продуть. Олли заявляет, что отказывается играть, и, поскольку это Олли, Карл не настаивает.

Вот тогда-то я и спрашиваю, зачем ему нож. И Карл посвящает нас в свои планы.

— Мой отец живет в Суиндоне, — говорит он. — Я хочу его навестить. Мне надо ему кое-что показать.

— Что показать? — не понимаю я. — Нож?

— Нож — это для его подружки.

— У твоего отца есть подружка?

— Ты что, глухой?

— Но как?

— Жопой об косяк! Он сбежал от нас. Давно. А вчера позвонил маме и сказал, что у него будет ребенок, через месяц, от его подружки из Суиндона, и он хочет нормального развода.

— И какой у тебя план?

— Уделать ее.

— Уделать?

— Она не может просто так забрать его у нас. Я ей покажу.

— Что покажешь?

— Научу кое-чему. Вырежу ее ребенка.

— Ты собираешься вырезать ее ребенка?

— Не будь дебилом! Я просто хочу ее припугнуть. Вот этим мы и займемся. Мы все. Поедем туда и припугнем ее. Пусть знает, что ей не удастся разбить нашу семью.

— Как?

— Я придумаю.

— А нам что делать?

— Вы что, ссыте? Ссыте, да?!

Его глаза буквально прожигают нас насквозь, взгляд мечется от меня к Олли и обратно.

Олли мотает головой первым, я за ним. А что нам еще остается? Никто из нас давно уже не перечит Карлу, и начинать сейчас, когда он страшнее и серьезнее обычного, было бы полным идиотизмом. Выбора у нас нет.

К этому времени ногу начинает жечь, через дырочку для шнурка вылезает кровавый пузырь, поэтому я заявляю, что мне пора. Карл требует разделить добычу. Мол, он возьмет нож, а Олли пусть берет веревку. Он отрезает нужный кусок, работая зазубренной стороной, пока мы с Олли держим веревку внатяг, типа играем в кто кого перетянет, а затем зашвыривает лишнее в кусты.

Мне подозрительно, что Олли досталась веревка, а я ухожу с пустыми руками. Это значит, что мне он доверяет меньше всех.

— А как же я?

— А что ты?

— За что отвечаю я?

На секунду он задумывается.

— За ленту.

— Какую ленту?

— Как в кино. Которой заклеивают рот. Чтоб жертва не орала.

— Типа той, что коробки заклеивают?

— Ага. У вас дома есть такая?

— Наверное.

— Ну вот и тащи.

— Куда?

— На дело.

— Когда?

— Не знаю. На следующей неделе.

Тут Карл замечает, что Олли свернул веревку кольцом и повесил себе на плечо.

— В рюкзак, придурок! Спрячь! — набрасывается на него Карл и сильно пихает в грудь.

— Сам знаю! — обижается Олли, хотя понятно, что не знает.

По дороге домой мы почти не разговариваем. Когда у тебя есть тайна, говорить о чем-то другом очень трудно. Никто из них не замечает, что я хромаю.

И пока мы тащимся по улице, я пытаюсь сообразить, действительно ли Карл так серьезно настроен. Ведь это может получиться не хуже поездки в Уэмбли, если даже не лучше. Это намного дальше и, наверное, очень весело: ехать вместе, втроем, на выполнение важной задачи. Но мне ясно, что так не будет. Достаточно взглянуть на странное поведение Карла и нашу необычную экипировку. Весельем тут даже не пахнет.

Я не хочу никуда ехать. Не хочу быть его другом. Я хочу рассказать маме, что у Карла есть нож и что он намерен им воспользоваться.

Хочу, но не могу. Тогда он меня точно убьет.

Я забыл запереть дверь в ванную. Обычно я не настолько глуп. Должно быть, все из-за боли в раненой ноге. Донни входит, как раз когда я пытаюсь наклеить пластырь. Я еще даже не начал смывать кровь с кроссовки и носка, так что улики налицо.

У Донни самое настоящее шестое чувство: как только мне хочется побыть одному, он тут как тут.

— Чем это ты занимаешься? — интересуется он.

— Ерунда, ногу поранил.