Синдром паники в городе огней - Матей Вишнек

Так и произошло: головы, от которых он отмахивался, вдруг стали за его спиной, когда он перешел воображаемую линию. Тогда горбун смог сделать передышку и оглянуться на своих преследователей. То, что он увидел позади, его устрашило: семь гигантских языков со следами нещадных побоев бессильно высовывались из тяжело дышащих голов. Неужели это он такой садист, неужели это он, на бегу, ослепленный паникой, колотил их с такой силой, что нанес им столько кровавых ран? Он не знал, не мог ответить себе. Но зрелище исполосованных языков было незабываемым.

Теперь, когда опасность в некотором роде миновала, у него появилась другая срочная задача: ребенка надо было куда-то уложить, в постель, в гнездо, в какое-то нормальное место. И вот горбун стал искать такое место, место, куда ему положить ребенка.

Горбун был под глубоким впечатлением от своего сна, я чувствовал это по дрожи его тела. А главное, он был расстроен, ужасно расстроен, что проснулся как раз в тот момент, когда ему предстояло завершить свою миссию.

— Границу я перешел, — сказал он, — оставалось уладить только еще одно дело. Вы, случаем, не подскажете, вы не знаете, что я должен был сделать?

— Знаю, — сказал я ему.

И в эту минуту я вспомнил то, что обычно говорится о горбунах, — что они приносят счастье, если потрогать их горб. Но эту мысль я оставил при себе.

Ярослава внезапно проснулась в 4 утра, разбуженная странным вопросом: есть ли у нее в доме молоко? Она не могла сообразить, почему этот вопрос стал ребром, так что даже мозг забил тревогу и разбудил ее.

Лежа в темноте с открытыми глазами, Ярослава прислушалась к своему мозгу. Что с ней творилось? Почему она вдруг забеспокоилась, как будто чего-то ждала? Посмотрела на часы со светящимся циферблатом. 4 часа 10 минут. Что-то должно было произойти в 4.10 утра? В 4 с четвертью? Ей надо куда-то ехать? Что-то сделать?

Прислушиваясь к своему беспокойству, Ярослава поняла, что она не одна в своей маленькой студии. Кто-то дышал неподалеку от нее в темноте. Вместо испуга на Ярославу накатила волна нежности. Это дыхание кое-что ей подсказало, она знала, что это за дыхание, за последние сорок лет она слышала его в темноте тысячи раз, пася разных младенцев, чьи родители уходили на званый ужин или в театр.

Ярослава зажгла ночник на тумбочке и обнаружила то, что ей уже подсказали волнение и нежность: в одной комнате с ней находился младенец. Не впадая в панику, Ярослава встала с постели и подошла к ребенку, который спал, закутанный во что-то, на ее единственном кресле. С одного взгляда Ярослава определила возраст ребенка: месяцев семь. Во сне ребенок сосал соску, как все груднички.

После того как волнение и нежность слегка улеглись, к Ярославе стала подкатывать паника. Неужели она так забылась, что вчера вечером прихватила домой чужого ребенка? По ошибке украла ребенка? Или кто-то принес ей ребенка на ночь, такое тоже с ней бывало. Ярослава принялась вспоминать по часам весь свой вчерашний день. Нет, она точно никого не приносила домой. Вторую половину дня она провела, как обычно, в семье Леру. В 4 часа забрала из детского садика младшего отпрыска, мальчика пяти лет. Через час забрала из школы его сестер-близнецов. Привела всех троих домой, дала им перекусить и стала с ними заниматься, придумывая всякие полезные игры, как просила мадам Леру. Когда в 7 вечера пришли, почти одновременно, мадам и мсье Леру, Ярослава перешла на кухню готовить ужин. В 8 она оставила всех пятерых за столом, обняла детей, пожелала им доброй ночи и вернулась одна к себе домой. Да она вообще в последние полгода не имела дела с грудными младенцами…

Нет, Ярослава не находила объяснения, каким образом ребенок попал к ней в комнату, но зато поняла, почему ее разбудила мучительная мысль о молоке. Есть ли у нее в холодильнике молоко? Ребенок мог проснуться с минуты на минуту и потребовать есть.

Ярослава пошла на кухню, открыла холодильник и вздохнула с облегчением: у нее осталось молоко на дне бутылки, довольно для младенца, который просыпается среди ночи и требует еды. Грея на плите молоко, чтобы все было готово, она сообразила, что ей некуда его перелить, что у нее нет бутылочки с соской. Ребенок был слишком мал, чтобы пить из кружки. «Придется ложечкой», — решила Ярослава и разыскала мягкую пластмассовую ложечку, чтобы не причинить неудобств детскому ротику.

Ребенок в самом деле проснулся в 5 и зачмокал в знак того, что он проголодался. Уверенными жестами, поскольку за последние сорок лет она проделывала это тысячи раз с подопечными детьми, Ярослава накормила ребенка, и он тут же снова уснул.

С этой минуты Ярослава не думала больше ни о чем, кроме как о двух-трех практических аспектах: ей надо выйти, как только откроется супермаркет, чтобы купить памперсы, бутылочку с соской, детское молочко и некоторые другие необходимые предметы, среди которых и колясочка. Ее раздирали сомнения: пойти за покупками с ребенком на руках или одной? В конце концов она выбрала первый вариант: взяла с собой ребенка.

У входа в дом консьержка как раз мыла тротуар из шланга. Ярослава с ней поздоровалась, консьержка ответила на приветствие. Еще она встретила местного почтальона, перекинулась словечком с мсье Камбреленгом, который как раз выгуливал собаку, прошла несколько шагов рядом с мадам Го, которая направлялась на рынок… Никто никоим образом не выказал удивления, что она, Ярослава, вышла за покупками с грудным ребенком на руках. Все приветствовали ее, как обычно, с симпатией, прочно накопленной за многие годы, а обмен репликами тоже был привычный, как всегда. Ярослава вздохнула с облегчением, поняв, что никто не замечает в ней ничего ненормального.

Первым делом Ярослава купила на толкучке у церкви Нотр-дам д’Отей старомодную детскую коляску, почти коллекционную вещь, с преувеличенно большими колесами и с парусиновым верхом. Потом зашла в магазин «Наталис» купить две-три пары ползунков.

— Розовые или голубые? — спросила продавщица.

Это был единственный момент, когда Ярослава пришла в некоторое замешательство. Вот о чем она совершенно не подумала. Розовые покупались обычно для девочек, а голубые — для мальчиков. Ярослава потерла кончик носа, как всегда, когда попадала в ситуацию выбора.

— Розовые, — сказала она, подумав. — Две пары розовых…

Хемингуэя можно было увидеть, как правило, поздно ночью в барах на площади Контрэскарп, но иногда и днем, когда он делал покупки на рю Муфтар. Когда я раз осмелился напомнить мсье Камбреленгу, что Хемингуэй умер в 1961 году, он сказал мне тоном безграничного недоумения:

— Как это Хемингуэй умер? Не говорите глупостей… В Париже никто никогда не умирает.

Поскольку мсье Камбреленга никогда ни в чем нельзя было переубедить, приходилось сопровождать его в прогулках по следам то Хемингуэя, то Сартра, то Беккета.

Призраки всех писателей, которые жили в Париже, по-прежнему слоняются по его улицам, площадям и кафе, таково было мнение мсье Камбреленга. А увидеть призрак может тот, кто умеет ждать, кто способен видеть. Тут важно — к призраку не прикасаться. Но говорить с ним — пожалуйста, особенно если застанешь его в баре, облокотившимся о стойку, среди сигаретного дыма, в слабом свете лампы под абажуром.