Миллиграммы счастья - Маша Трауб

– Ты знаешь, я просто не помню, была я в тот момент замужем или нет.

– Как это? – удивилась я.

– Ну, я не помню, мы уже расписались с Кузнецовым или еще нет?

Тут я потеряла дар речи, поскольку не помнила, чтобы у мамы был муж по фамилии Кузнецов. Допустим, Петров, Иванов, Сидоров – были, а Кузнецова не помню.

– Мам, а ты вообще всех своих мужей помнишь?

– Нет конечно! Но ведь они не будут копаться в архивах, правда?

Мало того что я подделала заявление собственной матери, так теперь она не помнит, была ли в тот момент замужем!

– Мам, ну как можно такое забыть? – возмутилась я.

– Какое «такое»? Ну, очередной муж, с кем не бывает… – ответила мама. – У меня же может вдруг обнаружиться Альцгеймер?

– А почему я ничего про этого мужа не знаю?

– Ой, не помню! Вообще ничего не помню!

Отпуск с маленькими детьми – всегда испытание для родителей. Досмотр, перелет, паспортный контроль. Я прекрасно помню, как несколько лет назад у меня замирало сердце в аэропортах. Сима начинала рыдать сразу, как только оказывалась в местах большого скопления людей. Орала на весь аэропорт. Нас, правда, сразу отправляли без очереди – мало у кого выдерживало сердце слушать надрывный плач ребенка.

Я думала, что дочь все это перерастет. Но ей исполнялось два года, потом три, четыре. И она продолжала отчаянно рыдать, стоило ей завидеть очередь. Я не могла ее успокоить. Не действовали ни новые игрушки, ни гомеопатические средства. Поскольку мы в те времена летали в отпуск всей семьей, то зрелище представляли собой странное. Я с дочкой на руках – она в слезах, в соплях. Сын-подросток, муж, бабушка. Нас с дочкой отдельно пропустить не могли – разные фамилии. Поэтому пограничник требовал отца. Отца вылавливали из очереди и предъявляли. Потом шел несовершеннолетний сын – тоже требовались родители. И, наконец, когда мы уже толпой стояли перед пограничником, дочь набирала побольше воздуха в легкие и оглушала зал новым криком – она требовала бабушку. Толпа, которая соглашалась пропустить мать с ребенком, вынуждена была смириться с проходом пяти человек.

Когда Симе исполнилось четыре года, она стала вести себя просто прекрасно: ее не тошнило в машине, она соглашалась пристегнуться ремнями в самолете, спокойно пережидала задержку рейсов. Но паспортный контроль по-прежнему вызывал приступ слез. Я уже собиралась обратиться к неврологу: вдруг демофобия лечится в раннем возрасте? Сима при этом вела себя как футболист-симулянт, который от легкого толчка изображает страшное горе, хватается за ногу и катается по полю. Вот моя дочь на паспортном контроле тоже изображала невыносимые страдания. Даже младенцы замирали, с удивлением глядя на уже большую, но дико вопящую девочку, которую мама на руках проносит сквозь толпу, а следом плетутся папа, старший брат и бабушка.

Я бы и дальше всем сообщала, что у дочки боязнь толпы, но тут Вася выдал страшную тайну. Когда Сима была маленькой, он у нее отбирал игрушки, чтобы она заплакала и нас с коляской пропустили без очереди. У дочки выработался условный рефлекс: чтобы брат не отбирал плюшевого любимца, она начинала плакать заранее. И быстро поняла преимущества своего несносного поведения.

* * *

Варианты отдыха на каникулах ищу всегда я. Муж считает, что у меня лучше получается объяснить, чего именно мы хотим. То, что я зимой хочу лета и моря, в расчет не принимается. Все остальные хотят настоящей зимы и гор.

Но здесь опять проблема. Муж, выученный старой советской школой, предпочитает беговые лыжи. Сын хочет всего и сразу – от лыж и покорения черных трасс до сноуборда. А дочке нужны снегокаты, ватрушки. Нет, она и на лыжах может, но ватрушки предпочтительнее. Мне же нужно, чтобы меня оставили в покое и чтобы была сауна, где я могла бы отогреваться. Да, еще про покой. Нашему папе он просто необходим. Сыну покой только снится. А дочь от обилия впечатлений перестает и есть, и спать.

Все изменилось одной зимой, когда я сама решила встать на лыжи на одном из знаменитых кавказских горнолыжных курортов. Ну, чтобы снять стресс и хоть на полчаса потеряться на трассе. Чтобы не нервничать около подъемника, поджидая семейство: спустились ли, ноги не переломали? Я решила, что буду думать о своих ногах и о том, как самой спуститься. Да, на лыжах, вообще каких бы то ни было, я кататься не умею и высоты боюсь. Не восторгаюсь снежными холмами, сквозь которые проглядывает солнце, и в принципе не получаю удовольствия от резкого выброса адреналина в кровь. Мне его и в обычной жизни хватает.

Муж уехал бороздить просторы, сын вел светскую беседу с прекрасной ровесницей-горнолыжницей, дочку я сдала в детский клуб, а сама нашла себе инструктора, который казался мне надежным. Загорелый дочерна мужчина лет шестидесяти (на самом деле ему оказалось семьдесят два). Он называл меня «дорогая» и хотел произвести впечатление. Во всех смыслах. Для начала мы поднялись на самую высокую точку горы, где приткнулось маленькое кафе и был настолько прекрасный вид, что даже я ахнула. Потом он влил в меня сто граммов коньяка и прямо там, на равнине, станцевал балет на лыжах. Оказалось, что он не горнолыжник, а танцор. Всю жизнь танцевал в ансамбле национальных танцев и лыжи для него были как пуанты. То есть съехать с горы – это неинтересно. Он показывал мне, как перепрыгнуть с одной лыжи на другую, чтобы было красиво.

Через полчаса я напрыгалась вволю. Вниз мы ехали обнявшись: он задом, а я – передом, вцепившись в инструктора, как будто он был мне родным мужем. На повороте он избавил меня от лыж и позволил съехать на попе. Все-таки он уже в возрасте, и ему было тяжело со мной обниматься так долго. На более ровном склоне этот прекрасный мужчина ехал впереди меня и кричал: «Вообще никак! Разойдись!» Лыжники жались к обочине, а я гордо катилась посередине – на деревянных ногах, с закрытыми глазами и с расставленными, как крылья птицы, руками. Правда, это продолжалось недолго. Секунд тридцать. Потом я опять ехала на попе. Быстро и со свистом. Еще некоторое время ушло на то, чтобы собрать за мной палки и лыжи, которые я потеряла, пока съезжала. Еще минут двадцать инструктор меня поднимал и вновь запихивал в лыжи. В общем, вниз мы спустились часа через два. На площадке перед подъемником собралось уже много народу. Муж разговаривал по телефону, видимо вызывая службу спасения. Сын спрашивал, нужно ли ему ждать пропавшую маму или он может уехать вместе с новой знакомой. Только дочка ничего не заметила. Вместе с детьми из группы она уплетала за обе щеки какую-то булку из местного кафе и с явным удовольствием пила чай из пластикового стаканчика.

– Она такая талантливая! У меня никогда таких талантливых учениц не было! Как будто всю жизнь на лыжах стояла! Как будто родилась в лыжах! Ей балет надо танцевать! – сказал инструктор моему мужу.

Я лежала в сугробе, задрав лыжи к небу, поскольку ни сил, ни эмоций уже не осталось.

– Почему от нее коньяком пахнет? – уточнил муж.