Кормилец - Алан Кранк

В постройке было шесть комнат, не считая коридора. По три с каждой стороны. Справа от входа под потолком, там, куда не доставала рука, висели обрывки двух ватманов с заголовками «Военная присяга» и «Основы строевой подготовки». Деревянный пол был сорван. Из земли торчали тумбы для балок.

Мы остановились в средней комнате справа от входа. На стенах сохранились фрагменты белого кафеля, ржавые водопроводные трубы и эмалированная раковина. В центре помещения восемь кирпичей были сложены в очаг. В шифере над этим местом зияла дыра. Окон не было.

– Эта комната самая теплая, – сказал Шматченко. – Ночью похолодает. Конечно, приятнее было бы переночевать в машине, но помнишь, что я тебе говорил про ритуалы? Так что сейчас костерок разведем. Переночуем. А завтра утром заберем свои подарки из-под елки и поедем по домам. Мы не обсуждали этот вопрос, но я думаю, ты понял, что в дурдом я не вернусь.

С собой мы принесли все шесть клеток. Лопату и бутыли оставили у дерева. Шматченко умело раскрутил медную проволоку на плетеном куполе, и клетка рассыпалась на тонкие сухие ветки. Привезенный за тридевять земель хворост лег между закопченных кирпичей.

– Стас сказал, что ночью обязательно должен быть огонь. Хоть небольшой. Хоть одна спичка. И что все дела нужно успеть переделать до полуночи. Не знаю, зачем. Уверен, что и он не знал. Надо, и все. Для меня это не имеет значения, я всегда стараюсь уйти оттуда до наступления темноты. Так лучше.

Шматченко развел маленький костерок, который мог бы уместиться в ладонях. Сквозь дыру в крыше дым уходил в небо.

– Я как-то попробовал ветки из леса жечь. Дым от них желтый и едкий, как от серы. Чуть не издох.

Земля под ногами была устлана медными проволочками и окурками. Бизнес торговцев клетками держался на маньяке. Интересно, задавались ли люди на трассе вопросом, зачем этот старик покупает у них клетки? Шматченко достал из пакета два холодных чебурека и протянул один мне.

– Конечно, не мой фирменный суп, но тоже ничего.

Я отложил чебурек в сторону, но потом, позже, все же съел. По вкусу он напоминал вату, завернутую в промасленную бумагу.

– Нет ничего лучше душевного разговора во время сытного ужина, – сказал Шматченко, отрывая зубами кусок. – Помнишь наши посиделки в шестом кабинете? Два миллиона вонючих вопросов. Пришло время ответить на некоторые из них. Считай это тоже частью вводного инструктажа. И добро пожаловать в нашу зондеркоманду. Так на чем мы остановились?

Он откусил еще и, пережевывая, мечтательно уставился на уходящий в небо дым.

– А, да. На том, как я набил морду своему лучшему покупателю. Это было глупо. Уверен, он мог бы рассказать еще много полезного. Но кто мог знать, что вся эта хрень действительно работает. Так вот, между моим первым и вторым визитом сюда прошло больше четырех лет.

В феврале девяносто пятого я посетил гастроэнтеролога по поводу болей в правом боку. А в марте хирург выдал мне ту бумажку, что лежит в твоей папке, и в приватной беседе посоветовал присматривать место на кладбище. Весу тогда во мне было около пятидесяти килограммов. Я подумал так же, как и ты, после возвращения жены из больницы. А почему бы и нет? Когда смотришь смерти в глаза, представления о возможном и невозможном сильно меняются.

К тому моменту зоомагазин прекратил свое существование, но у моих соседей был белый лабрадор Вильгельм. Толстый, тупой и вечно голодный. Его ошейник с медной пластинкой, на которой выбит номер телефона хозяйки, висел у тебя прямо над головой, когда ты отдыхал под Деревом.

Я сделал то же самое, что и Стас. Потом неделю пил чай из древесного сока. А потом, когда бутылка опустела, сходил в поликлинику и сдал анализы. Гемоглобин с шестидесяти восьми поднялся до ста восемнадцати. В течение месяца я поправился на четыре килограмма. Еще месяц спустя мой вес перевалил за семьдесят. А еще через месяц я весил снова пятьдесят с копейками. На контроле обнаружили метастазы в печени. Вильгельм закончился.

После лабрадора было еще десятка три собак и кошек. Плюс несчетное количество грызунов. Я отправлял их на тот свет по одному и дуплетами. Быстро и медленно. Но эффект всегда оставался относительно кратковременным. Так продолжалось до тех пор, пока мне не попался на тропе мужичок. Это было в мае. Рано утром я шел от Дерева обратно к машине. Мужик нес на одном плече мешок, а на другом двустволку. Мешок дергался из стороны в сторону, а парень, вместо того чтобы хорошенько стукнуть по своей ноше, прижимал ее к себе и поглаживал. Все это происходило в абсолютной тишине. Были слышны только звук шагов и шорох ткани.

– Чо смотришь? – спросил он, когда мы поравнялись.

А сам на бутылку мою таращится. А в бутылке всего ничего. Пара капель на донышке. Думаю, только поэтому он ружьишко с плеча и не снял.

– Это поросенок. Ясно?

Я ответил, что мне похер. А сам подумал, что вряд ли бы он стал затыкать поросенку рот. После той встречи я стал внимательнее присматриваться к висевшим на дереве предметам. Чаще других там попадаются цветные ленты длиной в подол юбки и детские игрушки. Понимаешь о чем я?

Стас сказал, что жертва – это пища. Он был кретином. Жертва – это жертва. Дар. Зачем богу жертва? Ну точно не только для того, чтобы пожрать. Он мог бы наесться и земляными червями. Хотя, честно признаться, мне кажется, он это давно сделал. Не в этом суть. Жертва – это прежде всего знак. Ты подтверждаешь свою преданность. Готовность прикоснуться к нему и стать его частью. И если хочешь от бога чуда, ты должен сделать для него что-то немыслимое.

У Даши были большие детские глаза. Она работала медсестрой в онкологическом отделении. Обе госпитализации я лежал у нее в палате. Она знала, что я иду на поправку и с деньгами у меня все в порядке. Я так и не смог опустить ей веки. Остекленевшие, присыпанные пылью глаза (а был сильный ветер) смотрели на меня, пока я копал яму. Так я победил рак.

Первое убийство, как первая любовь, отшибает мозги. Я просидел неделю дома, обдумывая явку с повинной. Потом нажрался как свинья и поднялся на крышу девятиэтажки. На крыше было свежо, я немного протрезвел и передумал.

Шматченко на несколько секунд перестал жевать. Лицо его приняло отстраненное и даже возвышенное выражение. Как если бы он вдруг вспомнил о чем-то светлом и чистом.

– Если откинуть в сторону предрассудки, – продолжил он, – это был честный обмен. Жизнь за жизнь. Тогда я думал, что больше никогда не вернусь к Дереву. Но у того, кто живет под землей, были на меня свои планы. Мне шестьдесят восемь лет. И для того, чтобы бороться со временем, мне нужен очень сильный союзник. В большинстве случаев я привожу к месту животных. Но не всегда. Далеко не всегда.

Это место меняет людей. Думаю, именно такие изменения, а не чувство вины перед собаками и хомяками превратило Стаса в пьяницу. Прикоснувшись к чуду, сходишь с ума. Не обязательно сразу, но обязательно сходишь.

Я стал чувствовать, как крутит живот от голода у того, кто живет в земле. Сначала. А потом стали приходить посыльные. Поэтому, как в той старинной передачке «Сам себе режиссер». Помнишь? Я всегда с собой беру ви-де-о-ка-ме-ру. – Он похлопал себя по карманам, набитым солью. – Только так.