Самые новые истории о Простоквашино - Эдуард Успенский

Ну, Нюша так Нюша.

Шарик по-настоящему поэзией заразился. Его уже не строчки и деньги интересовали, ему захотелось свои чувства через стихи выразить. Он решил большую поэму написать о собаках «Щенок-Горбунок».

Он начал потихоньку её сочинять:

Один чел-век имел собаку,

И очень он любил собаку.

Правильно было написать: «Один человек имел собаку», но тогда получалось нескладно. А с «чел-веком» вышло лучше. Кому надо, поймёт, что «чел-век» – это «человек». Итак:

Один чел-век имел собаку,

И очень он любил собаку.

И без собаки жить не мог.

И к ней бежал он со всех ног.

Но вот отец сказал ему:

– Тебе собака ни к чему.

Зачем мы заводили пса?

Чтоб педагогой заняться,

Чтоб ты его кормил, поил

И в летний сад гулять водил.

«Педагога» тоже была неправильным словом, но «педагогика» никак не влезала. Пришлось оставить «педагогу».

Дальше поехало веселее и без неправильных слов.

А ты забросил, сын, Дружка,

И лишь кусочек пирожка

Вручаешь ты ему порой,

Когда не занят ты игрой,

Эх, на компьютере своём,

И мы собаку отдаём.

В поэме было много недостатков. Например, что такое «сын Дружка»? Это – «собачий сын»?

«Эх, на компьютере своём…» – тоже было какой-то сомнительной строчкой, но деваться было некуда. Без «эх» никак не получалось.

Поэты бывают разные. Некоторые поэты специально ломают слова, чтобы яснее выразить свою мысль. Некоторые ломают слова, потому что они малограмотные, косноязычные и иначе у них не получается.

Шарик был поэт-чувственник, поэт-нутренник. Он нутром чувствовал, как лучше писать. И иногда у него выходило малограмотно, но образно и понятно.

Он дошёл до завязки поэмы, пора было что-то завязывать. Шарик решил, что суровый папа прогонит Дружка, но потом за это поплатится.

Он не бросал на ветер слов —

Сердитый папа Иванов.

Он сыну строго наподдал

И пса в милицию отдал.

И вот зима, идёт снежок,

В милиции живёт Дружок.

Он поступил туда весной,

Ку-курс окончив разыскной.

Шарик не очень понимал, при чём тут весна, если идёт снежок. Ещё его сильно смущал этот «ку-курс», но без «ку» правильный ритм не получался.

– Пусть думают, что автор, например, был заика, – решил он. – А теперь прододолжим.

Ему развили слух и нюх,

И он работать стал за двух.

Вообще-то лучше «за двоих»,

Но только рифмы нет для них.

«Пора переходить к более решительным событиям», – решил Шарик. И продолжил:

Однажды в суровую зимнюю пору,

Когда всё живое запряталось в нору,

Раздался встревоженный звон —

Это звонил телефон:

– У нас слу-случилась пропажа,

Мне кажется, что это кража.

«Какая-то здесь есть неправильность, – подумал Шарик. – Все стали заикаться».

Но он успокоил сам себя, решил, что если у человека что-то украли, то он непременно станет заикаться от волнения.

Дальше у него как-то легко прорвались следующие строчки:

– Вы-вы, гражданин, не дрожите,

Спокойно всё нам доложите,

Что в вашем доме пропало?

– Диван, чемодан, одеяло,

Корзина, картина, картонка…

– И маленькая собачонка?

– Ах нет, у нас нет собачонки!

Здесь Шарик с наслаждением дописал крупными буквами: «Вот и пропадают картонки!»

Дальше Шарик, как настоящий сыщик-разыскник, провёл допрос своего героя:

– Так, значит, пропала картина?

– Картина.

– И что там на ней?

– Бригантина.

– Так, значит, пропала картонка?

– Картонка.

– И что же в картонке?!

– Дублёнка.

После этого у Шарика все рифмы ушли из головы, и он перешёл на полупрозу. Но быстро выправился:

Начальник к себе вызывает Дружка

И треплет его по загривку слегка:

– Мой верный товарищ,

Пора, брат, пора!

Что хочешь проси,

Но поймай мне вора́.

Дружок подумал со всех сил

И ничего не попросил.

Так получилось не потому, что Дружок был такой гордый, и не потому, что нечего было просить. А потому, что ничего не укладывалось в размер. Шарик решил, что Дружок попросит что-нибудь на обратном пути.

И вот, поднимая морозную пыль,

Несётся по городу автомобиль.

Ночь, улица, фонарь, стройбаза…

Дружок взял след почти что сразу.

Поэт Шарик к этому месту не просто устал, а основательно переутомился. Он посчитал строчки. Их получилось пятьдесят восемь строк. Или восемьдесят с чем-то долларо-рублей…

– Для одного дня больше чем достаточно, – решил он. – Можно и отдохнуть.

Кот Матроскин по секрету от всех вёл дневник. Всё интересное записывал. Вёл он его уже давно – целых два дня.

Самое трудное было в том, что ничего интересного не было.

«Вчера, 15 мая, приехал дядя Фёдор. Теперь он, конечно, поставит на место Шарика. Шарик окончательно распоясался. Ловит блох прямо на глазах у людей. И котов».

«16 мая. Мы с дядей Фёдором торжественно ничего не делаем. Пойду дам Мурке сена».

«17 мая. Сегодня с утра торжественно ничего не делал, но сначала подоил корову и сходил в магазин. Шарик стал совсем другим. Его вымыли. А я мыться не люблю и не буду».

Ему понравилось вести дневник, и он стал записывать события каждого дня.

«18 мая. Все блохи с Шарика ушли. Он больше не ловит их, как раньше, целыми днями. А я стал весь чесаться. Это не могут быть блохи. Наверное, это раздражение. Насекомые на интеллигенции не разводятся».