Черненко - Виктор Прибытков

— Мне понравилось, — честно говорю я. — Александр Калягин хорош. Мне вообще нравится этот артист…

Ефремов довольно кивает.

— Конечно, Ленин у вас не канонический, не иконный, — продолжаю я. — Но ничего оскорбительного нет. Не знаю, что там такого страшного товарищи от культуры углядели? Похоже, перестраховываются.

Тут и Калягин в комнату заглянул. Веселый. Выпили еще по рюмке. Поговорили вчетвером, все обсудили. На следующий день прихожу к шефу, докладываю:

— Понравился мне спектакль, Константин Устинович. Особенно сцена с Хаммером. Там Ленин с молодым капиталистом очень здорово разговаривает. Да вы сами сходите как-нибудь, посмотрите.

— Как-нибудь схожу… — неопределенно отвечает Черненко и на этом считает тему исчерпанной, больше к ней не возвращается.

Сам на спектакль он не пошел, но, видимо, кому надо — сказал, что надо — сделал, на кого надо — надавил, и спектакль был выпущен. О нем в то время много писали в газетах, так как он стал заметным явлением в театральной жизни Москвы. А в 1983 году за эту пьесу М. Шатров был удостоен Государственной премии СССР.

Лишь с годами меня стали преследовать сомнения: прав ли я был тогда, может, не усмотрел что-нибудь важное? Но ведь для меня, как и для многих других партийных функционеров, только со временем стало ясно, что для либеральных кругов «очищение образа Ленина» стало лишь началом подготовки к открытию шлюза, через который на народного вождя обрушился огромной поток лжи, не ослабевающий и поныне. Тогда же все мы, жаждущие оздоровления и обновления партийно-государственной системы, верили в искренность намерений людей, обратившихся к поиску «исторической правды». Я не хочу поставить под сомнение деятельность тех или иных мастеров культуры — многие из них заблуждались искренне и только потом поняли, кому на руку их творческие искания. Но до этого всем нам пришлось пережить страшное время крушения светлых надежд, которые зарождались в начале восьмидесятых.

Как-то, уже в наши дни, мне на глаза попалась одна из поздних рецензий на пьесу «Так победим!». Ее автор, подводя итог своим размышлениям о ней, заканчивал статью словами: «Тьма сгущалась перед рассветом». Наверное, никуда не денешься от того, что для кого-то развитие событий через несколько лет после выхода спектакля, прежде всего «перестройка» и крах великой державы, воспринималось как «рассвет». Но, по-моему, более точно передают смысл происходившего тогда другие слова: «Тьма сгущалась перед закатом».

…Черненко все же привел на спектакль Брежнева, только гораздо позже. Тогда сразу все газеты захлебнулись в восторге: «Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР..» и т. д. В общем, почтил МХАТ своим присутствием выдающийся деятель современности.

— Ну, как спектакль? — осторожно спросил я на следующий день Константина Устиновича. — Не ошибся я тогда?

— Хороший спектакль. Не ошибся.

— Леониду Ильичу понравилось? — поинтересовался я. Черненко нахмурился и довольно неприветливо буркнул:

— Мне кажется, он не понял, куда его привели. Перепутал что-то…

Смена главных идеологов КПСС. Противостояние в Политбюро. Читая западных аналитиков. Время Андропова. «Хранитель партии» в опале

Для руководства ЦК КПСС 1982 год стал особенным — в, казалось бы, монолитном Политбюро появилась трещина, возник дисбаланс сил. Все началось со смерти Суслова, который скончался в начале года, в феврале, на восьмидесятом году жизни. Идеолог-ортодокс, он 35 лет был у руля теоретической деятельности партии, всей партийно-пропагандистской работы. Свою карьеру Суслов начал еще при Сталине, став секретарем ЦК в 1947 году, и не случайно похоронили его у Кремлевской стены рядом с могилой Иосифа Виссарионовича. Преданно и старательно обосновывал он идейную непогрешимость сталинского курса. А после этого без всяких сомнений воспринял новую линию партии, проводимую Хрущевым, и внес весомый вклад в пропагандистское обеспечение его «великого десятилетия». С неменьшим рвением Михаил Андреевич руководил идеологическим фронтом в годы Брежнева.

Можно сказать, что с уходом из жизни Суслова завершалась целая эпоха в идеологической работе КПСС, характерными чертами которой стали догматический подход к освоению марксистско-ленинского наследия, стремление приспособить теорию к нуждам и прагматическим целям первых лиц партии и государства, начетничество и цитатничество.

Вставал вопрос: что же будет дальше происходить в этой важнейшей сфере деятельности КПСС, которая в конечном счете определяет всю политику и практические шаги партии? Ход развития событий пытались предугадать не только широкие круги партийных функционеров, но и работники печати, деятели искусства и культуры, творческая интеллигенция. Вполне понятен проявлявшийся ими живой интерес к тому, что будет предложено гражданам страны в качестве мировоззренческих ценностей, главных задач общественного развития и основных стимулов поступательного движения, которое на глазах теряло свои темпы. Однако со сменой главного идеолога, роль которого была возложена на Андропова, избранного после смерти Суслова секретарем ЦК и членом Политбюро, ясных ответов на этот вопрос так и не последовало.

Дело, конечно, не только в том, что бывший председатель КГБ еще не имел того веса и положения в партии, какими обладал Суслов, и некоторое время его в Политбюро заслоняла фигура Черненко, который стал там фактически вторым лицом. Было ли Андропову по силам преодолеть инерцию представлений и мышлений его предшественников на идеологическом поприще — вот в чем главный вопрос. И однозначно на него ответить очень трудно. Во всяком случае, позднее, когда он был избран генсеком, стало ясно, что в качестве конструктивного направления движения была избрана главным образом работа с кадрами и политика «закручивания гаек».

Безусловно, была сделана попытка переосмыслить сложившиеся представления о социалистическом обществе, о сохраняющихся в нем противоречиях. Было ясно, что важнейшая работа Андропова — «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР» — возникла не на пустом месте, а в результате серьезных размышлений. Но пока в ней можно было обнаружить лишь постановку задач, но не пути их решения, которые были только обозначены. Иными словами, статья, несомненно, подталкивала к размышлениям, порождала какие-то надежды и смутные ожидания, но не давала ощущения определенности. Это в полной мере относится и к выводу о том, что переворот в отношениях собственности при социализме — не одновременный акт, а превращение «моего», частнособственнического, в «наше», общее — дело непростое, длительный и многоплановый процесс.

Не было еще четкой программы действий в этом направлении и после июньского пленума ЦК КПСС 1983 года, на котором Андропов подчеркнул, что мы еще до сих пор не изучили должным образом общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Там же отмечалось, что партия вынуждена действовать эмпирически, нерациональным способом проб и ошибок, однако образ ее действий по-прежнему оставался прежним.