Конец земной истории - Инна Бачинская

– Дальше? Да, собственно, ничего не было, – пожимает плечами старая актриса и пьет вино.

– Как это? А качок из первого ряда? А Аврора?

– А вот так – ничего. Как говорит наш доктор, самая лучшая история – недосказанная история. Аврора спустя год вышла замуж за хорошего парня, программиста из крупной фирмы, думаю, они вполне счастливы. Сейчас в Германии. А молодой человек из первого ряда так и не появился больше.

– А розы?!

– Розы приходили еще долго, – говорит старая актриса. – Год примерно. А потом перестали. Знаете, все ведь когда-нибудь кончается, правда? Только любовь не кончается – она превращается в облачко пара и растворяется в воздухе. Мы ею дышим.

– Как это? – не может успокоиться Лика. – Он дарил ей цветы и ничего? Просто исчез? И никто не знает, что это было?

Старая актриса пожала плечами.

– Любовь была, я думаю, – сказал доктор Владимир Семенович. – А когда он умер, то и розы перестали приходить.

– Кто умер? – говорит Лика. – Дядя Володя, вы что, знали его?

– Не знал я никого, – отвечает доктор. – Не имел чести. Кто умер? Старый актер, Мефисто ваш.

– При чем тут Мефисто?

– Это же очевидно. Правда, Рома? – Доктор смотрит на старого Левицкого, тот не отвечает, похоже, дремлет. – Только мы, старики, умеем так любить – ничего не требуя взамен, и каждый день вишневые розы к ногам любимой женщины. А тот молодой человек из первого ряда просто случайное лицо, никто, проходная пешка. Командированный, скорее всего. А у Мефисто, я уверен, уже была кошка. Была? – обращается он к Элле.

Элла кивает.

– Даже две!

– Дядя Володя, как вы догадались? – кричит Лика.

– Просто я умею слушать, – говорит доктор. – Знаю человеческую натуру и умею толковать поступки. Я, конечно, не Шерлок Холмс, но кое-что и мы умеем.

– Это правда? Элла Николаевна!

– Истинная правда, дитя мое.

– И цветы – правда?

Актриса кивает.

– Но почему же он не признался? – спрашивает Лика.

– Знаете, говорят, от великого до смешного один шаг, и так необыкновенно легко этот шаг сделать, – ответил доктор. – А Мефисто не сделал, за что уважаю. Сильный человек.

– И вы ни о чем не догадывались? – спрашивает Ирина.

– Я знала, – говорит старая актриса. – Я видела, как он покупал розы, те самые, вишневые. А когда он умер – у него был рак поджелудочной железы, – в доме уже не было ни ваз, о которых говорила Аврора, ни картин – только следы на стенах. Розы ведь страшно дорогие, сами знаете.

– Ну это… прямо… любовь как в кино! – Лика приложила к горящим щекам ладони.

– Просто любовь, – замечает доктор. – А то развели, понимаешь, пламенная, настоящая, глубокая, такая, сякая, разэтакая, до гроба. Просто любовь.

– Бедный одинокий старик, – пробормотала Екатерина.

– Бедный? Ну уж нет! Счастливый старик – такой подарок под занавес! Дай бог всем. Любовь – самая большая и светлая загадка на свете, чего только не сделаешь из-за любви. Спасибо, Элли, прекрасная история. Оптимистичная, несмотря ни на что.

– Спасибо, тетя Элла!

– За любовь! – заявила старая актриса.

Монах смотрел на Ларису в упор. Она не взглянула на него ни разу за весь вечер. Ирина сидела, опустив голову. Леонид ушел курить, пропустив половину рассказа – он его не заинтересовал. За ним потянулся Виталий. Лика убежала помочь Юлии с десертом. Элла Николаевна пересела на диван, обложила себя подушками и закрыла глаза. Она побледнела, синяки под глазами обозначились сильнее – устала; до Монаха донеслось легкое похрапывание. Екатерина подошла к окну, стояла там в одиночестве, и в ее поникшей фигуре была печаль. Монах подумал, что у них с Виталием не все гладко. Она нравилась ему – уютная, миловидная, не очень умная… мечта любого мужчины. Виталий был ему несимпатичен. Лариса взглянула на часы и поднялась…

– Вы действительно ясновидящий? – спросил доктор, наклоняясь к Монаху.

– По-вашему, ясновидение существует?

– Не знаю. Один писатель-фантаст сказал, что существует все, что человек может себе вообразить.

– Красиво сказал, – похвалил Монах. – Я тоже не знаю. Не ясновидение, а интуиция скорее. Предчувствие. Жизненный опыт.

– Тайные знаки?

– Я бы сказал, некая информация, осмысленная на уровне подсознания, и в результате тоска, тревога и немотивированный страх.

– И что вы предчувствуете в данный момент?

Монах подумал и сказал:

– Зачем он нас позвал? Эти разговоры о прощении и любви… как-то не в его характере. Он боец, а тут вдруг мелодрама, трагедия… как из плохой пьесы, честное слово.

– Возможно, вы не знаете, Олег, – Рома болен…

– Я знаю, Владимир Семенович, но это все равно ничего не объясняет. Он очень сильный человек, мы много общаемся в последнее время. Не похоже на него. И еще… Почему он отказывается от больницы?

– Экий вы прыткий, молодой человек! И мелодрама, и трагедия… На то Рома и режиссер, чтобы устраивать мелодрамы. А насчет больницы… – Доктор вздохнул. – Устал, должно быть. Это у вас, молодых, много интересного впереди, а у нас, стариков, увы – уже и врата открыты… как вы тогда сказали? В одиночество и пустоту? То-то. Устал Рома. Да и смерть Норы была для него ударом, от которого он так и не оправился. Хотя по виду не скажешь, держит удар.

– Это я понимаю. Но почему именно сегодня? Все помнят, что случилось с Алисой, это еще слишком свежо, они даже в глаза друг другу не смотрят и подозревают соседа… Да и на допросы их приглашают до сих пор. Почему?

Доктор пожал плечами. Они посмотрели на Левицкого. Он дремал в своем кресле, запрокинув голову. Посверкивала серебряная сережка в левом ухе. Бледная рука свесилась с подлокотника.

– Рома! – позвал доктор. – Рома, проснись! Проспишь всю обедню.

– Папа! – позвала Лариса. Она подошла к отцу, наклонилась.

Режиссер не шевельнулся. Доктор взял его руку, пытаясь нащупать пульс. Он повернулся к Монаху, лицо у него было растерянным…

Старый Левицкий был мертв…

Лариса плакала. Монах молчал, поместившись на диване, поглядывал на девушку. Она не умела плакать, она стеснялась своих слез. Она была не из тех, кто пользуется слезами как оружием. Слезы давались ей с трудом и болью. Она напоминала ему оловянного солдатика в мундирчике, застегнутом на все пуговицы. Он понимал, что она сейчас судит себя за жесткие слова об отце, за неприятие его, за то, что вычеркнула из своей жизни. Отец выиграл вечный их спор, потому что последнее весомое слово осталось за ним. Он подумал, что, если бы люди помнили, что их близкие смертны, они были бы к ним добрее.