Замок янтарной розы. Книга 2 - Анна Снегова

Кажется, мой всегда остроумный Принц растерял от удивления всё своё остроумие. Не может придумать достойный ответ? Я начинаю собой всерьёз гордиться. Особенно когда меня вместо ответа вот так красноречиво прижимают покрепче.

Правда, когда отворачиваются, становится слегка обидно. Что за Принц мне такой достался несговорчивый! Удлинил мне дорогу к цели. Ну да ничего, я девушка упрямая! Судя по тому, как раскачивается вместе со мной цель, мы снова движемся вниз – правда теперь почему-то медленно-медленно…

А потом резко дёргаемся – так, что у меня сердце уходит куда-то в пятки.

Генрих едва не выпускает из правой руки верёвку, которая проскальзывает в его ладони.

Кажется, мы сейчас… висим. И держимся каким-то чудом.

Разъярённый серый взгляд.

- Птенчик… держись за меня сама. Быстрее!

Не понимаю, что происходит, но в испуге цепляюсь за его шею как утопленник, и для верности всё-таки ещё и обвиваю ногами торс.

Ужасный Принц убирает руку с моей талии и хватается обеими ладонями за ванты над нами. С усилием подтягивается, перебирает руками – двигается по сети куда-то вправо.

Меня заливает паника и позднее осознание, что мы, кажется, только что едва не свалились. И стыд. Довыделывалась.

- П-прости… - шепчу непослушными губами, давя поступающие слёзы.

- Тише!..

Послушно замолкаю, всхлипывая, только прижимаюсь ещё ближе – всем телом, в смертельном ужасе. Воображение услужливо рисует, что только что могло произойти по моей глупости.

Мы снова спускаемся. Теперь – ужасно медленно, осторожно, и кажется, Генрих тщательно нащупывает каждую верёвочную «ступеньку», прежде чем поставить на неё ногу. Молчит, не смотрит на меня и ко всем моим страхам добавляется дикий ужас, что вот это пугающе каменное выражение лица – мне, и я его разочаровала.

Бесконечно долгий спуск с небес на землю... точнее, на палубу, заканчивается как-то неожиданно. Под нами твёрдая поверхность, я это чувствую, но по-прежнему не могу разжать рук и ног, скованных судорогой. А ещё, кажется, потихоньку реву.

Генрих пытается меня отцепить – но ничего не выходит. Я только цепляюсь за него ещё сильнее. С отчаянием жду, что он мне сейчас скажет – наверное, станет ужасно ругаться. И будет совершенно прав.

Осторожно и так бережно, что я начинаю реветь ещё сильнее, мой Ужасный Принц обнимает меня теперь уже обеими руками и несёт куда-то в тёмный закуток у основания мачты, гладит по спине.

- Тише, тише, Птенчик… всё уже позади! Всё хорошо.

- П-прости, прости меня пожалуйста… я такая дура… - всхлипываю и вжимаю зарёванное лицо ему в плечо.

Он вздыхает и целует меня в макушку. Говорит тихо и таким странным напряжённым тоном, что я немедленно понимаю – что-то не так.

- Эмбер, при других обстоятельствах я бы только порадовался тому, как ты ко мне прижимаешься... но сейчас мне крайне необходима свобода действий. Поэтому слезь с меня, а поговорим позже.

С усилием разжимаю конечности, нащупываю ватными ногами палубу. Генрих снимает мои руки с плеч… правда, одну ладонь оставляет в своей, и мне самую капельку легчает.

Ровно до того момента, как вижу, что он молниеносным движением выхватывает кортик, который, оказывается, всё это время носил на поясе. Длинное тонкое лезвие направлено в темноту вокруг нас.

Испуганно молчу, вообще не понимаю, что происходит, и боюсь спрашивать.

Меня осторожно тянут за руку, послушно иду. Здесь, у основания фок-мачты, подвешена рында - здоровенный, в треть человеческого роста, судовой колокол. В мрачноватом свете белого фонаря его бронзовый бок, на котором выдавлено скупое и строгое "Изгнанник", роняет призрачные отблески.

Не сводя напряжённого взгляда с круга темноты, Генрих говорит мне -  так подчеркнуто невозмутимо, что у меня по спине начинают ползти ледяные мурашки:

- Эмбер, позвони-ка! Погромче и подольше. Вызовем наверх команду. Сама от меня на шаг не отходи, будь добра.

Наверное, примерно таким тоном капитаны объявляют, что впереди девятый вал, но всем матросам просьба сохранять спокойствие.

По-прежнему боюсь спрашивать, что происходит, послушно выполняю важное поручение. В ночной тишине звон рынды плывёт над морем мерно, тягуче, будто кладбищенский. Динь-дон-н-н-н... динь-дон-н-н-н... динь-дон-н-н-н...

Очень быстро к нам бросаются сперва дежурные матросы откуда-то с кормы и бака, а потом из недр корабля выбегают заспанные моряки. Стираю пальцами слёзы, расправляю плечи. Будущая капитанская жена должна сохранять выдержку истинной леди в любой ситуации.

Держащая меня ладонь слегка расслабляется. Прекращаю звонить. Генрих обнимает меня свободной рукой за плечи и прижимает к себе. И пока к нам подходят люди, скороговоркой объясняет тихо:

- Эмбер, ты совершенно ни при чём. Мы едва не убились не по твоей вине. Кто-то перерезал верёвки выбленков, так что под моими ногами оказалась пустота. На самом деле, твой «коварный» план спас нам обоим жизнь. Если бы я спускался чуть быстрее, от неожиданности вряд ли сумел бы удержаться на вантах и мы полетели бы вниз.

- Кто-то… перерезал верёвки?

- Если только они не исчезли сами собой, пока мы были на марсовой площадке – то да. – Генрих наконец-то бросил на меня взгляд, и я увидела в нём хищное выражение кота, выходящего на охоту. – И чтоб меня морская каракатица сожрала и выплюнула, если сейчас я, наконец, не выясню, кто.

Почему палуба кажется мне тщательно подготовленной сценой, на которую выходят актёры? Так заботливо выставлен свет… звёздный и лунный здесь уже теряются, вытесненные белым фонарным. Да ещё дежурные матросы зажигают несколько новых фонарей по приказу капитана – и те роняют вполне привычные жёлтые лучи. Всё, чтобы лучше видеть выражения лиц.

Капитан заставляет команду выстроиться перед ним. Слушаются его беспрекословно – по мрачному лицу всегда улыбчивого Принца любой дурак бы понял, что дело дрянь. Люди просто стоят, переминаются с ноги на ногу, переглядываются с озабоченными минами, а некоторые переговариваются тихо - но как один замолкают, стоит на них упасть прищуренному пристальному взгляду Генриха. Я сама, наверное, под палубу бы провалилась и призналась даже в тех грехах, которых у меня отродясь не бывало, если б меня сверлили таким взглядом.

Последними с нижней палубы поднимаются двое. Эдвард Винтерстоун – всё в том же алом маскарадном кителе. С подозрением всматриваюсь в его лицо. Похоже, он не шутит насчёт болезни – весь бледный, с кругами под глазами, идёт покачиваясь, так что его выводит под локоть дядюшка Морж. Эдвард не выпускает из рук носового платка и без конца отирает лоб от испарины. У самого Моржа почему-то перевязана ладонь – этой повязки не было днём.

Стоять Эдвард, очевидно, не может – его посадили у шлюпки, и он тут же прислонился к ней спиной, поглядывая на всё сборище раздражённым взглядом человека, которого удерживает от ядовитого замечания только страх ещё больше разозлить капитана. А капитан со своей вспыльчивой натурой, который прогуливается туда-сюда перед шеренгой моряков, очевидно, едва сдерживается от того, чтобы найти какую-нибудь подходящую точку для выхода эмоций. Никому этой точкой становиться не охота, так что постепенно над палубой устанавливается плотная настороженная тишина. Только шум ветра и глухой рокот волн, да протяжный скрип корабельных снастей.