Буря перед бурей. История падения Римской республики - Майк Дункан

В то же время Меммий приложил усилия, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Особо упомянув преданных мученической смерти Гракхов, он сказал: «После убийства Тиберия Гракха… против римского народа были начаты судебные преследования; после убийства Гая Гракха и Марка Фульвия многие люди из вашего сословия тоже были казнены в тюрьме, и всем этим бедствиям положил конец не закон, а произвол победителей»[124]. Незаконное насилие стало тактикой реакционной аристократии. Стараясь направить ситуацию в оптимальное русло, он сказал: «Карать тех, кто предал государство врагу? – Но не оружием и не насилием, ибо вас, поступивших так, это было бы еще менее достойно, чем их, которые этому подверглись, а судебными преследованиями»[125]. При этом план у Меммия был весьма своеобразный: он хотел, чтобы против коррумпированного сената дал показания сам Югурта.

Меммий убедил Народное собрание приказать одному из преторов отправиться в Нумидию, взять Югурту и привезти его в Рим, чтобы он указал на сенаторов, которых подкупал. Царь будет пользоваться полной защитой власти трибунов, а давая показания, сможет воспользоваться иммунитетом. Какой бы в действительности ни была степень его вины, сенату подобные заявления никак не могли понравиться. Не понравились они и Югурте, хотя на деле у него в этом вопросе не было выбора. Если не явиться, это послужит доказательством предательства им Рима. Поэтому когда за ним приехал претор, Югурта поднялся на борт корабля и покинул Нумидию.

После многолетнего скандала прибытие Югурты в Рим стало сенсацией. Будучи человеком смышленым, прекрасно владея искусством пускать пыль в глаза, он вырядился в скромные одежды, далекие от пышных убранств, которые имел обыкновение носить. Если он надеялся выйти из этой истории живым и здоровым, то триумфально вступать в Рим в ипостаси Царя-Толстосума было нельзя. Но даже в таком непритязательном наряде Югурта не удержался от соблазна немного пошвырять деньгами. После назначения дня, когда ему предстояло дать показания в Народном собрании, он вознамерился найти какого-нибудь симпатичного трибуна и попросить его оказать ему услуги адвоката. Такого человека Югурта отыскал в лице Гая Бебия, который, присвоив деньги нумидийского царя, пообещал выступить в его защиту.

Когда собрался комиций, возбужденная толпа была настроена враждебно. Сразу после появления Югурты Меммий принялся подробно рассказывать, до какой степени он подкупил сенат. Но при этом напомнил всем, что нумидийский царь приехал не понести наказание, а лишь дать показания. Затаив в душах надежду, собравшиеся ждали того великого момента, когда Югурта выложит все как на духу. Но царь не двинулся с места и не произнес ни слова. Вместо этого вперед вышел Гай Бебий и велел ему молчать. А потом заявил, что налагает на весь процесс вето. Толпа сначала окаменела, затем разразилась яростными возгласами. Но как и в случае с Октавием, наложившим вето на земельный закон Тиберия Гракха, ни убедить Бебия изменить решение, ни запугать его не удалось. Тем все и закончилось. Никаких показаний Югурта не дал. Когда его выводили с помоста, Народное собрание тряслось от гнева, но когда он ушел, собравшаяся толпа мирно разошлась. Однако о награде, в которой им отказали, не забыли.

Во время своего пребывания в Риме Югурта решил довести до конца кое-какие дела. Его деяния в прошлом привели к созданию диаспоры нумидийцев, в чьих жилах текла хоть капля царской крови, и все они по праву считали себя потенциальными целями убийц. Некоторые такие беглецы оказались в Риме, а один из них – внук последнего царя Миципсы по имени Массива – метил на место Югурты, если римляне того раздавят. Узнав об этом плане, царь решил сделать с Массивой то же, что до этого сделал с Гиемпсалом и Адгербалом.

Выполнить эту задачу он поручил одному из своих самых верных соратников Бомилькару. Тот болтался по убогим трущобам Рима до тех пор, пока не вступил в контакт с небольшой шайкой «мастеров таких дел»[126]. Те установили за Массивой слежку, выяснили распорядок его дня, устроили засаду и набросились. Но, нанося удар, даже не подумали о скрытности, которой так могут похвастаться ниндзя. Массиву убили, но это опрометчивое нападение наделало столько шума, что о преступлении узнали и тут же схватили злодеев. Когда их притащили к консулу, они во всем сознались и вдохновителем преступления назвали Бомилькара.

В обход гарантированной Югурте защиты, консул приготовился привлечь за совершенное злодеяние Бомилькара к суду – надеясь попутно привязать к делу и Югурту. От предъявленных обвинений царь попытался отделаться шуткой, а в залог того, что Бомилькар предстанет перед судом, оставил пятьдесят своих слуг. Но когда понял, что с помощью привычных взяток остановить процесс не удастся, решил минимизировать потери. Предоставив полсотни заложников их судьбе, Югурта устроил Бомилькару побег из Рима. Узнав, что обвиняемый скрылся, сенат приказал и самому нумидийскому царю немедленно покинуть город. Уезжая, тот повернулся, бросил на Рим взгляд и выдал свое знаменитое изречение: «Продажный город, обреченный на скорую гибель, если на него найдется покупатель»[127].

Примерно после 120 г. до н. э. крупное северное племя, известное как кимвры, покинуло родные края неподалеку от нынешней Дании и отправилось на юг. В последующие месяцы и годы оно вышло к Дунаю, затем вдоль его русла свернуло на запад и двинулось в сторону Альп. Так как вид замаячившей на горизонте трехсоттысячной толпы незнакомцев вряд ли приведет кого-нибудь в восторг, кимвров, где бы они ни появлялись, местные жители встречали враждебно. Но они отнюдь не были полчищем завоевателей и, сталкиваясь с агрессией со стороны тех, кто поселился на тех или иных землях раньше их, попросту шли дальше. И искали только одно – спокойное место, где у них была бы возможность начать новую жизнь.

Как и в ситуации с многими другими «варварскими» племенами, которые жили за пределами Средиземноморского региона, историкам трудно определить, кто такие были кимвры. Римляне никогда не отличались точным описанием деталей и проявляли тенденцию к поверхностным обобщениям, сваливая совершенно разные народы в одну кучу, объединяя их в одну расплывчатую категорию. Кимвров описывали то галлами, то скифами, то кельтами, то германцами – и даже когда в 114 г. до н. э. успешно идентифицировали как «кимвров», в античных источниках все равно нет точных сведений о том, были ли они единым народом или же представляли собой кочевую конфедерацию, включавшую в себя отдельные группы тевтонов или амвронов. Кроме того, римляне были склонны раздувать любые варварские племена до огромных размеров, изображать их волосатыми, разрисованными, грязными и громогласными – одним словом, представлять скорее скотами, нежели людьми. Приправив свое мнение всеми возможными избитыми стереотипами, историк Диодор писал, что кимвры «обладали наружностью великанов, наделенных исполинской силой»[129]. Но поскольку римляне подобным образом представляли любое германское племя, трудно сказать, как же в действительности выглядели кимвры.