Утерянный рай - Александр Лапин

Так ничего и не решив, она дочитывает дневник. Кладет его под подушку. И, полная самых противоречивых, но все равно приятных мыслей, засыпает крепким молодым сном.

* * *

Последнюю неделю он живет от свиданья до свиданья. День делится на две части. Первая половина – ожидание счастья. Вторая – встреча. Счастье. Он просыпается. Внимательно смотрит на окружающий мир. Думает о чем-то. Но как-то отстраненно. Словно бы все, что происходит вокруг, его не касается. А потом ждет. Сейчас кольнет сердце радостью: «Мы же вместе».

Тогда, после выпускного, друзья окружили его холодным молчанием. Дело было так.

Отоспавшись, Дубравин направился к Толику Казакову. Чтобы обсудить вчерашний праздник, подумать о дальнейших делах. Он застал Казакова усердно копающим грядки в огороде. Склонившись в три погибели, Толик так налегал на лопату, что земля летела из-под острого блестящего лезвия. Обычно, завидев Шурку, Казаков радостно махал ему рукой. Или свистел дружески. В тот раз он молча, исподлобья глянул на него и без всяких слов и жестов, насупившись, еще более усердно принялся копать.

Дубравин без слов и объяснений понял друга. Не дойдя несколько шагов до калитки, он круто развернулся и гордо зашагал прочь.

«Они считают меня изменщиком, – точила его мысль. – Ради девчонки оторвался от компании. Увел ту, в которую влюблен твой друг. Но ведь с Андреем у них ничего не получается! Они не хотят понять, что и я, и она имеем право любить. Имеем право встречаться. Ну и хорошо, проживу без вас. Не нужен мне никто, кроме нее!»

Но на душе у него было очень погано.

Через пару дней такой жизни к нему заглянул Галкин брат, Володя Озеров. Он осторожно зашел в Шуркину комнату, где когда-то его принимали в компанию. Присел на краешек кресла. Вежливо полистал книжку о Наполеоне. Вообще был какой-то «примороженный».

Шурка обиняками попытался было узнать у него, что думают о происшедшем его друзья. Но Володя так уходил от намеков, так неискусно хитрил с ним, старался не сделать Дубравину больно, что он понял: хорошего ждать нечего.

«Наверное, решили меня бойкотировать, не хотят ничего понимать. Вычеркнули из нашей дружбы. Откуда им знать, что это чувство сильнее меня?!»

Визит так и не закончился откровенным разговором. Хотя и отозвался в его душе болью. Он видел, что у Вовули тоже тяжело на душе. Трудно видеть, как расходятся близкие друзья. И помочь нечем.

Но и это не было главным сегодня. Грозная реальность жизни подступала все ближе. В любой день Галинка могла уехать в Усть-Каменогорск поступать в художественное училище. Она уже отправила свои работы на комиссию. Ждала только вызова на экзамены.

Поэтому их хрупкое счастье каждый раз, когда он спешил на свидание к заветному дубу, было под вопросом.

«Придет или нет? Уже уехала? Или осталась?» – так и гадал он, стоя на мостике над ленивой речкой.

В тот выпускной вечер в последнюю минуту он таки ухитрился поцеловать ее. А потом всю неделю вспоминал этот поцелуй. Жил с ним, ощущал его постоянно.

А дело было так. Шел легкий летний дождь. Она сломала мокрую ветку цветущей белой акации, росшей перед ее домом, и стала дразнить его. Брызнула с ветки водой. Он стал отнимать ветку, она спрятала ее за спину. Шурка потянулся, желая все же выхватить, и получилось так, что обнял Галину за плечи. Прижал к себе. Близко-близко…

И вдруг своей грудью почувствовал, как у нее быстро-быстро, будто у зайца на бегу, бьется сердце.

Она отодвинулась. Улыбнулась смущенно и чуть вызывающе, заглянула в его глаза. А потом попыталась загородиться от него цветами.

Куда там! От такого медведя загородишься! Шурка наклонился к цветам.

Широко открытые ждущие зрачки приблизились. И, уже не сознавая что делает, он коснулся губами ее мягких, теплых губ.

И губы не ушли. Не оттолкнулись. Они чуть заметно пошевельнулись. Отвечая.

Глухо застучало в висках. Закружилась голова. Все поплыло перед глазами…

Приятно вспоминать. Но сегодня – не вчера. Он ждет. Под мостом лениво проплывают утки. Так же лениво плывут минуты. Вот стрелка преодолела заветную цифру. А ее все нет и нет…

Он топчется в нетерпении. Ходит по мостику туда-сюда. Начинает даже молиться: «Господи, сделай так, чтобы она не уехала!».

И – о чудо! – замечает наконец ее белые туфельки, мелькающие на лесной тропинке. Секунда. И она появляется из-за поворота. Тоненькая и прямая, как березка.

Заметив его, стоящего на мостике, она прибавляет шагу. Еще мгновение, и, задыхаясь от радости, он обнимает ее.

А она вздыхает, поднимает руки, утыкается ему в грудь и обнимает вечным женским движением за шею.

В лицо дышат сладким ее мягкие, пушистые волосы.

* * *

Сегодня ее нет. Мир стал пустым, серым и ненужным. Шурка сидит дома в своей комнате и чувствует, как весь этот глупый огромный земной шар уходит у него из-под ног. Проваливается в какую-то пустоту. И он падает, падает в бездонную вечную ночь космоса.

Как ни крути, а смысла жить без нее нету. Но жить как-то надо. Хотя бы ради будущей встречи.

Ему тоже скоро уезжать. Дождаться вызова из Севастопольского военно-морского училища. И в дорогу. К новой жизни. А значит, расставаться со старой. Куда-то пристроить теперь уже ненужные, тяжелые разборные гантели, боксерские перчатки, дневник их команды, казну, общие книги.

Все это придется передать молодым из нашего «Лотоса». А что делать с остальным? Магнитофон, горные ботинки, рюкзак. Курсанту они не нужны. Он на казенном содержании… Как там описывал жизнь курсанта военком, когда мы были на медкомиссии? Рай, истинный рай… «Одет, обут с ног до головы, да еще деньги дают… За обедом селедочка для возбуждения аппетита… Полдник – чай с печеньем… Перед сном – кефирчик… Вот это и есть счастье по-военному…»

За воротами раздается нетерпеливый свист. Мысли обрываются. «Неужели ребята?»

Торопливо собирается. Вышагивает из калитки. Видит: возле крашеных зеленых ворот его дома кружится патлатый гитарист Леля в своих неизменных необъятных клешах. А рядом прохаживается, нервно пощупывая свои знаменитые усики, Колька Рябухин.

Здороваются, как положено. С почтением. Двумя руками.

– Какими ветрами, уважаемые? – спрашивает Дубравин. – Ты ж, Колька, в сельхозтехникум, на «горку» хотел поступать. Там уже и экзамены начались. Старики твои говорили…

– Да ну их на хрен! – машет рукой Колька. – Отдохнуть надо. В школе десять лет мантулил, мучился. Да тут еще четыре года. Лучше пойду шоферить.

– Хозяин – барин. Че прискакали-то, отцы? Взволнованные какие-то…

– Да, да, де-де-ло есть! – дергая от напряжения шеей, вступает в разговор Леля. – Во-во-вку Лумпика, он-н сейчас ка-каменщиком па-пашет, вчера че-че-ны замочили…