Тень волка - Ричард Остин Фримен

Я догадываюсь, что благодаря эффекту, произведенному на меня этими новостями, доктор Браун не только позволил, но и посоветовал мне начинать выходить из дома, хотя и делать это с осторожностью, дабы не переутомлять себя, так же как и ограничивать свои прогулки дневными солнечными часами. Итак, на следующий день, закутанный в теплое пальто и опирающийся на свою прогулочную трость тяжелее, чем мне бы того хотелось, я шел по улице, еле передвигая ноги, туда, где видел наилучшую перспективу повстречаться с солнечным светом и наименьшую опасность подвергнуть мою висящую на перевязи руку пристальному разглядыванию любопытных глаз праздных прохожих и сочувственным взорам знакомых. Но не успел я отойти от своего дома, как позади меня раздался стук копыт, скрип вращающихся колес и веселое приветствие голоса, услышать который я желал менее всего на свете. И в следующее мгновение красивая новенькая карета остановилась рядом со мной у обочины тротуара и мосье де Сен-Лауп, выпрыгнув из экипажа, распахнул передо мной дверцу, приглашая меня занять одно из мест внутри салона.

Он только что заезжал за мной на мою квартиру, объяснил он; а сейчас он поглощен испытаниями кандидата на роль форейтора. Не присоединюсь ли я к нему? Мы бы вдвоем увидели, как этот парень управляется с лошадьми на трудном подъеме на участке дороги, ведущей между холмов к его «коттеджу», а затем, прежде чем мы проверим парня на спуске, мы могли бы подкрепить нашу храбрость стаканом мадеры и бисквитами. Кроме того, он хочет показать мне свой дом. Я ведь так и не видел его со дня смерти старого Пита? В его поведении было заметно определенное приукрашивание предвкушаемого им события.

Никогда прежде мое самообладание и воля не испытывали большего напряжения, чем в последующий час, ибо я был подвергнут самым искуснейшим мучениям. Я должен был не просто выдержать все эти муки, но выдержать их настолько безупречно, чтобы произвести впечатление человека, совершенно не заметившего стараний француза. С принятым на себя притворством, показывающим, что родственная привязанность является самым сильным чувством, которое когда-либо могло существовать между мной и Фелицией, я был вынужден, словно единственный в мире человек, способный объяснить другому вкусы и пристрастия девушки, знакомиться с меблировкой дома, выслушивая попутно напыщенные восклицания Сен-Лаупа в адрес ее красоты, которые хотя никогда и не выходили за границы правил хорошего тона, но произносились с заранее предвкушаемым удовольствием, вызывающим багровые пятна на моих скулах. И все это время на моем лице находилась маска полного простодушия, показывающая, что все происходящее рядом со мной не вызывает во мне каких-либо иных, более сильных душевных волнений, чем простые чувства, естественные для родственника в данных обстоятельствах, тогда как за радостным выражением темных глаз француза пряталась убийственная насмешка, а в легкомысленных интонациях его голоса таились нотки безжалостного сарказма; и я стал отдавать себе полный отчет в том, что Сен-Лаупу известно о моем бессилии и о том наслаждении, которое француз испытывает от причиняемой им мне боли. Более того! Я почувствовал, что он догадался о моем намерении терпеливо пройти через все испытания, навязанные мне им, и о причинах, заставляющих меня поступать подобным образом.

Когда, например, он назойливо сожалел о том, что доктор Браун не позволит мне подвергаться опасному действию холодного ночного воздуха, а потому я вынужден буду отказаться от приглашения на объявленный на сегодняшний вечер ужин, он заставил меня почувствовать, что сожалеет только о том, что не увидит моего лица в тот самый момент, который расставит точки над «и» в крушении всех моих надежд.

Когда мы наконец вышли перед его домом из кареты, я был похож на человека, готового в ожидании пытки на дыбе упасть в обморок: все мои мысли, все мое существо были поглощены единственной заботой сохранить печать молчания на своих устах. И словно какой-нибудь заговорщик, давший перед пыткой клятву верности своим товарищам, я собрал все свои душевные силы, чтобы исполнить совет Уэшти и прозвучавшее невольным эхом пожелание мистера Сэквила. Избавление же от тесного соседства в салоне экипажа напоминало ослабление напряжения канатов и механизмов какой-то ужасной машины. И я постарался переключить свое внимание на щеголевато выкрашенные ворота и недавно отремонтированные стены ограды, на посыпанные свежим гравием дорожки и расчищенные от старого мусора клумбы. И хотя Сен-Лауп не смягчил гнета своего жестокого сердца, он, По крайней мере, не стал будить свое воображение и входить в подробности своего будущего блаженства, а, напротив, позволил мне свободно переходить из комнаты в комнату, двигаясь рядом со мной по недавно отполированному полу и высказывая свои соображения о картинах, развешанных на стенах, или о расцветке портьер на окнах.

Столовая, которуя я в последний раз видел загроможденной нераспакованными ящиками и тюками, сейчас, насколько это было возможно, напоминала гостиную во французском стиле, консоли и зеркала занимали места в простенках между богато занавешенными окнами, изящные диваны и кресла были обтянуты тонким шелком; только в дальнем конце комнаты стояли небольшой обеденный стол и легкий туалетный столик, заставленные тускло мерцающим старинным серебром и сверкающим севрским фарфором.

Камин, около которого в золе Киллиан и я обнаружили тот необъяснимый отпечаток голой ноги, был закрыт бронзовой решеткой изысканной резки. Латунь и чугун были подобраны в удивительном сочетании, а на полке, висящей над камином, с мягкой быстротой тикали часы, чем-то похожие на маленький храм времени.

Из трех небольших комнат, составляющих, если не считать кухни и столовой, весь дом, одна имела простое и скромное убранство, способное удовлетворить скромные требования горничной госпожи. Здесь француз остановился, чтобы спросить мое мнение о служанке, которую он привез из Нью-Йорка на место Уэшти; а когда я ответил, что еще не видел ее, он проронил несколько слов о ее грации и красоте.

– Женщина из города будет продолжать приходить в этот дом, чтобы готовить и убирать, – продолжал он. – Но горничная госпожи будет в состоянии справиться с утренним шоколадом, которым я чаще всего наслаждаюсь постели, особенно если мое ложе будет делить со мной прекрасная подруга. Здесь, – добавил он открывая следующую дверь, – место, которое я предназначил для себя.

Меблировка комнаты не была завершена, прежде всего подумал я: она выглядела почти такой же пустой, как и в ту ночь, когда адвокат и я освещали ее стены колеблющимся пламенем свечи, разыскивая автора таинственного следа. В ней, по сути, находились лишь самые простые предметы первой необходимости или чуть более того: потертое седло на грубом каркасе, большой шкаф для одежды, маленький письменный стол с лежащим на нем футляром для дуэльных пистолетов, а над камином располагалась грубо сколоченная вешалка, на которой висело охотничье ружье, пара кавалерийских пистолетов в кобурах и разнообразные кнуты и ремешки.

– Я вижу, вы дивитесь ее непритязательности, – продолжал он. – Вы, может быть, думаете, что эта простота лишь на время? Уверяю вас, что это не так. Я намерен и впредь сохранять здесь именно такой порядок, который будет напоминать мне даже среди полного блаженства, что в этой стране я всего лишь изгнанник. Я собираюсь использовать эту комнату в качестве своей гардеробной и попадать из горячих молодых объятий прямо сюда, в эту комнату, не так ли? Эта обитель также служит удобным местом для хранения некоторых вещей, едва ли способных доставить удовольствие молодой новобрачной, но еще более дорогих для меня из-за тех ассоциаций, которые они вызывают. Вот, например.