Битва за Лукоморье. Книга I - Роман Папсуев

Когда бабку Глафиру, лучшую в окрестностях целительницу, позвали к тяжко захворавшей кузнецовой невесте, мудрая знахарка сразу почуяла неладное. Чересчур уж как-то внезапно занемогла девица, вот только что готовившая в подарок родным жениха свадебные рушники. Хорошо хоть вовремя успела Глафира снять смертное проклятие, наведенное через украденную нательную сорочку.

Стали лиходея искать, и следы привели в дом к Гордею. Вела себя Росава, когда вывели ее на чистую воду, будто нечистой силой одержимая. Сначала отпиралась от всего наотрез, а как прижали, кинулась в слезы и забилась в припадке. Принялась проклинать и самого парня, и невесту его, и Глафиру, и собственных отца с матерью: зачем-де на свет ее, несчастную, родили? Потом схватила нож со стола – и бросилась на кузнеца: едва оторвали. А ночью ушла Росава из родительского дома в чем была. В лес к босорке, которая давно уже себе ученицу подыскивала.

Кузнец после всего этого продал дом и хозяйство – и уехал с молодой женой и стариками родителями подальше от Овражья.

Босорка же, наставница Росавы, через два года померла. И широко пошла в округе дурная слава о дочке Гордея, как об искушенной в черной волшбе ведьме-многодушнице: стали поговаривать, что вселилась в нее душа наставницы, прибавив ей тем самым колдовской силы вдвое. До поры до времени терпели ее рядом с селом, хоть и боялись – пока однажды летом не повыбило в Овражье на корню поля и огороды градом. Не простым, а наведенным черной ворожбой. В тот же день Росава из округи исчезла, не дожидаясь, пока придут к ее избе соседи с огнем да с вилами. И исчезла надолго.

А то, что объявилось в окрестностях Овражья двенадцать лет спустя, дочерью мельника Гордея уже не было. Да и босоркой – тоже.

Ве́штица – так называют босорку, тело которой захватывает демон с Той-Стороны, подчинив себе ее разум и пожрав заодно поселившиеся в ее теле чужие души, наделяющие такую ведьму даром творить темную волшбу: для демона они – лакомство. Заявилась вештица в село внезапно. А вернулась, чтобы отомстить бывшим соседям, не одна (…)»

«Свидетельства о встречах с силой нечистой».

Список 7. Глава 8. Свидетельство 27.

Архивы Китеж-града.

* * *

Миленка сидела на лавке, сжавшись в комок и обхватив руками колени.

Из неплотно прикрытой щелястой двери дуло, и по босым ногам гулял сквозняк. Тусклый огонек плошки-жирника[16] на столе едва мерцал и чадно коптил – и по бревенчатым стенам плясали тени. Из углов зябко тянуло сыростью и гнилью, а угли в очаге почти прогорели и тоже светились едва-едва. Полуземлянку успело выстудить, но холодно Миленке не было.

Скоро уже три года, как она забыла, что значит чувствовать холод. Три года, как вештица провела над ней страшный обряд, превращавший пленницу в послушную рабыню. Да вот только перекрутилось тогда всё шиворот-навыворот, что-то пошло не так, и одна Тьма знает почему.

Хозяйка часто бормотала себе под нос: «Сразу надо было удушить мерзавку – разве из внучки такой бабки дельная помощница выйдет?» Но, кое-как смирившись с тем, что заставить Миленку убивать по приказу не вышло, прочие свои поручения требовала исполнять беспрекословно. И наказывала за промахи нещадно.

Кружилась голова, болели и тягуче ныли все кости, Миленку подташнивало. Так случалось каждый раз, когда она возвращалась в свое тело, выныривая из тяжелого обморочного забытья, в которое погружали внучку Глафиры черные заклятия. Накрывало едва ли не на целые сутки. А сейчас, когда Миленка думала о том, что с ней сотворит хозяйка за ослушание, внутри всё съеживалось еще и от подступающего к горлу дурнотного ужаса.

Миленка накрутила на палец нитку длинных бус, трижды обмотанную вокруг шеи и спускавшуюся до середины груди, где начинался разрез ворота заношенной холщовой рубахи. Легонько подергала. Палец сразу обожгло болью: разноцветные полупрозрачные бусины, нанизанные на грубо спряденную из конопли веревочку, вспыхнули багровыми, желтыми и болотно-зелеными искрами – как чьи-то злые глаза. Словно предупреждая: «Не балуй, девка, – хуже будет».

Взяться бы за этот проклятый ошейник двумя руками, рвануть со всей мочи – да так, чтобы лопнул, чтобы покатились мерзкие бусины по полу брызгами, точно спелые волчьи ягоды!..

Только не получится. Миленка знала это хорошо.

Она слезла с лавки и, придерживаясь за стену, добралась до стоявшей у двери кадушки с водой, где плавал выщербленный липовый ковшик. И его, и кадушку – заплесневевшие, заросшие паутиной – Миленка нашла среди прочей утвари здесь же, в темной, как звериная нора, сырой и давно заброшенной охотничьей полуземлянке.

Зачерпнула ковшиком холодной, пахнущей прелым листом воды. Напилась – и наклонилась над кадушкой. Из воды смотрело мертвенно-белое, изможденное лицо, обрамленное торчащими в разные стороны прядями коротко и неровно обрезанных седых волос.

Когда-то двенадцатилетняя Миленка, егоза и хохотушка, розовощекая, как наливное яблочко, очень гордилась своей косой. Толстой, длинной, темно-золотистой: ни у кого из подружек-сверстниц такой не было. Теперь хозяйка стригла свою рабыню едва ли не под корень, как овцу, бережно собирая выцветшие пряди. Как-то раз, когда вештице пришла на ум охота поговорить не только с самой собой, она, криво усмехаясь, объяснила: волосы молодой девки – для ворожбы первое дело. Особенно если надобно чего-то попросить у хозяев Чернояра. Почти как горячая человечья кровь, которая недаром слывет самой угодной Чернобогу жертвой.

Когда Миленка только попала к вештице в лапы и даже наивно надеялась сбежать, ей казалось: она тронется рассудком от всего, чего в ту, первую, осень навидалась. Потом поняла: притерпеться можно ко всему. Даже к тому, что и жизнь твоя, и душа – игрушки в руках безумной нечисти, которая давно уже не человек. И в которой от человека осталась одна изуродованная Тьмой оболочка-плоть. А внутри этой оболочки сидит голодная тварь с Той-Стороны, насквозь чуждая живому и теплому человеческому миру и люто его ненавидящая.

Только вот пожалеть ту, кем некогда была хозяйка, у Миленки никак не выходило. Историю безумной Росавы она впервые услышала еще в детстве. Ох как права была бабка Глафира: тараканы в чистой избе не заведутся, а где сор да грязь во всех углах – туда и понабегут.

Миленка прикрыла глаза, который раз вспоминая бабушкин рассказ о злющей чернокосой красавице… но тут заскрипела, отворяясь, дверь.

В полуземлянку вполз тускло-серый свет осенних сумерек: в лесу уже темнело. В дверях возникла высокая женская фигура и бесшумно заскользила вниз над ступеньками, вырубленными в приставленном к порогу толстом бревне. Как призрак: лесенки босые ноги не касались.

Возвращение хозяйки из леса всегда заставало Миленку врасплох.

– Дело сделала?

Глухой, шипящий и надтреснутый голос, ненавистный до скручивающей нутро судороги, хлестнул Миленку, точно плетью.