Девятнадцать стражей - Владимир Аренев

Диас с сомнением глянул в прищуренные зеленые глаза гринго. До этого времени демон ни разу не подводил его, но как знать? В конце концов, это ведь дьявол. Да и идея с одержанием не слишком-то ему нравилась.

– Ну, что за лицо, а? – засмеялся Форфакс. – Не бойся, я уйду, как только все закончится. Поверь мне, братишка. Захоти я тебя одержать всерьез, сделал бы это уже тысячи раз. Да и зачем мне это? Твоя физиономия мне не к лицу. Нынче я выгляжу ровно так же, как и тысячи лет назад, – и меняться не собираюсь.

Мигель закусил губу. Гринго говорил правду. И он уже столько для Мигеля сделал. Зачем бы ему утруждать себя, не будь он настоящим другом? Диас никак не сумел бы заставить его выполнить обещание, запечатленное в договоре.

И этот несчастный язык. Без помощи Форфакса его выступления точно завершатся катастрофой.

– Ладно, – согласился он со вздохом. – Будешь за меня говорить.

Демон подмигнул с пониманием, поднимая вверх большой палец.

– Прекрасное решение, так держать. Ты не пожалеешь, Диас. Клянусь.

* * *

Сердце Мигеля, когда он подходил к трибуне, трепетало, словно ночной мотылек у свечи. Ему казалось, что лестница ведет на эшафот. На горле чувствовал удавку, в голове пустоту. Глянул на гринго, который небрежно опирался о ствол дерева.

«Помоги мне, Дева Мария», – молился он про себя. Лишь бы демон понимал, что делает!

На главной площади городка перед трибуной собралась горстка любопытных. Несколько женщин в цветных платках, с неизбежными котелками на головах и с подарками Мамы Коки за щеками, а также – старый индеец, группка грязных детишек да подвыпивший гаучо. Малышня хихикала, толкала друг друга локтями в ожидании развлечения. Почти голый паренек от нечего делать шаркал ногами, поднимая клубы пыли с утоптанного майдана. В жаре жужжали мухи.

Диас видел все необычайно отчетливо, замечая любую мелочь. Нужно было уже начинать, открывать рот – а он не мог. Молча сглатывал густую липкую слюну.

Наконец, увидав метиску, которая, оторвавшись от группки женщин, пожала плечами и, ворча себе под нос, пошлепала домой, собрал в кулак всю свою отвагу.

– Товарищи! – начал он тоненьким, хриплым от дрожи голосом.

А потом случилось чудо. Неудержимым потоком потекли мудрые, истовые, глубокие слова о притеснении, несправедливости и о праве всякого человека, пусть бы сколь угодно бедного, на достоинство и счастье. Мигель говорил вдохновенно, искренне, от сердца. Люди слушали, словно загипнотизированные, каждое слово падало прямиком в их души, потрясло их суть. Это были простые, пронзительные, хорошо понятные истины, сказанные без надрыва, искусственности или фальши.

Слушателей прибывало. Подтягивались из домов, с улиц, магазинчиков и базаров, привлеченные небывалой силой слов. Скоро они заполонили всю площадь и окрестные закоулки. Толкались на стенах, окружавших рынок, некоторые даже залезали на деревья и крыши. На всех лицах читались удивление, воодушевление и искренняя любовь. И лишь один-единственный гринго, опершись о ствол хлебного дерева, выглядел так, словно дремал стоя.

Когда Диас закончил говорить, ошалевшая, вдохновленная толпа, крича, стянула его с трибуны и на плечах понесла в таверну. Мигелито сделался народным героем.

А Форфакс поднял веки и улыбнулся триумфально. Он даже не надеялся, что развлечение с одержимостью принесет ему столько забавы.

– Это точно стоит повторить, – пробормотал он, потянувшись за сигарами.

И повторил. Да так результативно, что за полгода Мигель Диас стал любимцем народа. В газетах и на плакатах появились снимки симпатичного метиса, его блестящие реплики, точный анализ, вдохновляющие, простые речи разошлись на цитаты. Диас клеймил бездушную бюрократию, возмущался всевластием чиновников, громил расовые проблемы, рассказывал об обязательном образовании и о социальных инициативах, рыдал над бедностью, безнадежностью, затравленностью рабочих и простых людей, трудящихся в поте лица своего, на каждом шагу подчеркивая, что сам он по происхождению – горец из бедной простой семьи, и не хватает ему как образования, так и положения. За все это его любили, уважали и ценили.

Не пойми когда, рядом с гранитным, несгибаемым, словно статуя, Эль Президенте возник глубоко человечный, заботливо склоняющийся над всякой несправедливостью и бедностью новый коммунистический святой.

* * *

Большой плазменный телевизор тихонько шумел, громкость была прикручена почти до ноля. На экране Мигель Диас с вдохновенным, искривленным отчаянием лицом страдал над социальной несправедливостью, бия себя в грудь и признаваясь, что даже в лоне партии случаются перекосы и что много еще необходимо сделать, хотя путь, по которому все они идут, верный и светлый. Эль Президенте делает все, что в его силах, чтобы исправить ситуацию в стране, но ведь родился он всего лишь человеком. Мигель знает, что ситуация грозит страшными потрясениями, что она невыносима, что необходимо сейчас же перейти к действиям, но он просит о терпении. Он молит о недолгом терпении, товарищи и братья по нужде, с отчаянием в сердце, ибо понимает, как им непросто. Но знает он и то, что должен их об этом молить. Эль Президенте трудится днями и ночами, не спит, едва жив от усилий, чтобы навести порядок, помочь всякому страждущему бедняку в стране. Нужны ему помощь, лояльность, благодарность и любовь народа, чтобы мог он исполнить превышающее его силы задание. Да, любовь и доверие тут наиважнейшие!

Тонкий смуглый палец нажал на кнопку пульта, и Мигель замолчал. Жестикулировал теперь на экране, открывая и закрывая рот, словно вынутая из воды рыба, сделавшись вдруг смешным, как персонаж из фильма.

Эль Президенте поднял голову и взглянул прямо в серые неподвижные глаза Переза, шефа безопасности.

– И что ты об этом думаешь? – спросил, указав подбородком на телевизор.

Перез чуть снизал плечами.

– Маленький негодник изо всех сил пытается выбиться наверх. Это парень из низов, которому внезапно повезло. Он, кажется, и сам напуган своим неожиданным вознесением. У него нет дурных намерений, но он и вправду слишком популярен. Предлагаю подрезать ему крылышки, господин президент.

Диктатор в молчании барабанил пальцами по ручкам кожаного кресла.

– А кто этот белый, вон, рядом с Диасом? Он всегда крутится неподалеку?

Перез прищурился, чтобы лучше рассмотреть размытое, скрытое в толпе лицо Форфакса.

– Это обычный гринго, сеньор президент, – сказал он презрительно. – Никаких агентурных связей ни с одной из разведок или с большим бизнесом. Просто пена, жертва жизненного кораблекрушения.

Темные глаза диктатора опасно сузились.

– Да, – прошипел он. – Наверняка жертва. Принесенная к нам издалека.

* * *

Когда с грохотом вылетели двери, друзья вскочили из-за стола, решив, что началось землетрясение. И правда, доски пола сотрясались – но под сапогами ворвавшихся в комнату солдат. Они разбежались по углам, словно тараканы. Черные, грохочущие снаряжением, похожие друг на друга из-за шлемов на головах – они напоминали роботов. Миг – и юношей схватили. Никто и шевельнуться не успел. На парней и Форфакса уставились мертвые, одноглазые рыла автоматов.