Золушки из трактира на площади - Лесса Каури

– Пошли скорей, сейчас будем входить в храм! Вы простите, господин мой, что я заберу у вас подругу нашей невесты? – невольно выпячивая бюст и распрямляя плечи, поинтересовалась младшая дочь Пипа.

Незнакомец с сожалением сжал пальцы Бруни, поднес к губам и держал в их тепле чуть дольше положенного. А потом отпустил со вздохом.

– Долг превыше всего, девушки! Этой набившей оскомину истиной меня с детства потчевал мой отец, да продлит Пресветлая его годы! Идите!

– Какой мужчина! – зашептала Персиана на ухо Матушке, когда подруги подходили к ступеням храма. – Кто таков?

Бруни раздраженно пожала плечами. Она запыхалась, да и в новых туфельках было не слишком удобно.

Поскольку в жилах Андрония Рю Дюмемнона текла голубая кровь, а Ванилла Селескин происходила из народа простого, храм выбрали такой, чтобы никому не было обидно: не в квартале Белокостных и не в квартале Мастеровых. Его здание было окрашено в светло-охряные тона, стены покрывали изящные барельефы, а шатровый купол тянулся ввысь, удивленно распахивая на солнце овальные витражные «глаза», отчего на пол в храме ложились разноцветные пятна, будто леденцы, просыпанные Богиней.

В эту самую минуту Дрюня уже находился внутри, а невеста брала под руку отца, который должен был ввести ее в храм – через высокий порог, символизирующий рубеж между земным и возвышенным, – и передать жениху. Тому, кто подведет любимую к алтарю, чтобы представить посланнику Пресветлой на земле, священнослужителю, как свою нареченную и жену. На площади и у лестницы колыхалась смешанная толпа, состоящая из мастерового люда в праздничных одеждах, торговцев-лоточников, чуявших прибыль, как коты сметану, свиты Дрюни, добавлявшей всему этому великолепию ярких пятен и необычных оттенков, нищих, шлюх, воров и остальных желающих поглазеть на шествие.

– Введите деву в храм! – суровый голос священника разнесся по площади благодаря хитроумным магическим приспособлениям, усиливающим акустику.

Ванилла дышала так судорожно, что фата и кружева на декольте ходили ходуном. Пипа от волнения, казалось, сейчас хватит удар.

Бруни оглянулась, пытаясь охватить взглядом все сразу – и высоту голубого неба, на котором не было ни облачка, и золото листвы маленькой Священной рощи, раскинувшейся чуть правее на площади перед храмом, и всех этих людей, на лицах которых застыли самые разные выражения. А потом вздохнула почти так же судорожно, как и невеста, и сделала первый шаг.

Церемония прошла как по нотам. Даже жених отнесся к ней серьезно – шуточками не бросался, над священником не насмехался, рож не корчил и ответил на вопрос: «Желаете ли вы, благородный…?» утвердительно и с таким достоинством, будто был принцем, а не шутом.

Ванилла несколько раз порывалась упасть в обморок, но Дрюня шептал пару слов ей на ушко, и она, вместо того чтобы падать, принималась хихикать, как посудомойка, застигнутая с поваренком в пустой винной бочке.

Пипу шептать было некому, поэтому Матушка, стоящая справа от алтаря рядом с Персианой, посматривала на него с беспокойством. Тяжело давался тому выбор старшей дочери, хотя повар прекрасно понимал, что партия подобралась выгодная, да и замужем жить легче, чем коротать бабий век в одиночестве. Однако же отцу хотелось видеть рядом с Ваниллой солидного купеческого старшину или, на худой конец, умелого подмастерья, а то и самого мастера цеха, а не это… недоразумение.

Имелся у Бруни и другой повод для беспокойства. Статную фигуру блондина в окружении друзей Дрюни было прекрасно видно с алтарного возвышения. В неверном свете витражных лучей, в тенях, даримых полумраком, царившим в нефах, Матушке казалось, что его глаза, неотступно преследующие ее, посверкивают сквозь прорези в полумаске, как у зверя.

Священник читал длинную заключительную молитву, после которой жених должен был уверить Богиню, что станет жене опорой и защитой и расстанется с ней по третьему ее требованию, провозглашенному у алтаря. Семейный кодекс Ласурии, в отличие от Крей-Лималля – того самого, с которым воевали пять лет назад и где допускалось многоженство и не допускался развод, был крайне демократичен. Сказалась ли на этом жизнь побережной страны, в которую бродяги со всего света привносили заморские обычаи и свободы, или разумный характер ласурцев, понимающих, что нельзя быть счастливыми с теми, кому плохо рядом с тобой?

Пытаясь отвлечься от внимания незнакомца, Матушка разглядывала пару у алтаря и понимала: требования друг к другу никогда не будут озвучены, но это совершенно не помешает Ванилле и Дрюне страстно ругаться по жизни, сменяя ссоры на горячие примирения и наоборот.

Церемония завершилась ровно в полдень, когда солнце стояло над главным куполом-шатром храма и из витражных окон отвесно падали на пол леденцовые лучи. Толпа приглашенных повалила из благовонного тумана, теснившегося под церковными сводами, на улицу, где вовсю веселили народ свадебные маги, то пуская над площадью щебечущих «Долгие лета молодым!» птичек, то одаривая каждого зеваку знатной кружкой пива, которая исчезала, стоило только сдуть ароматную пену.

Когда новобрачные вышли, над ними закружились золотые бабочки и морковки, рассеивая сверкающую пыльцу, не пачкающую одежду, в воздухе поплыли ароматы весенних цветов, такие нежные и необычные в этот осенний день, и торжественная мелодия Свадебного псалма заиграла сразу с нескольких свитков, что создало эффект объемного звука, полностью накрывшего площадь.

Ванилла рыдала, не стесняясь того факта, что фата была откинута Дрюней еще в храме, и теперь все могли видеть ее красный нос, распухшие губы и мокрые глаза. Шут, наоборот, смеялся. Стер ловкими пальцами ее слезы, развернул молодую жену к себе и поцеловал таким страстным и долгим поцелуем, что толпа, в конце концов, начала свистеть и громко делать ставки – закончат ли молодые через час, к обеду или после ужина.

Бруни сквозь толпу гостей пробралась к Пипу, украдкой вытирающему глаза, и взяла его за руку.

– Пиппо, ты счастлив?

– Жалею, что Аглая не видит! – сморгнув, пояснил он. – Знаешь, Ванилька – вылитая она! Даже несмотря на чудовищное платье!

– Ничего ты, папа, не понимаешь в платьях! – обняла его с другой стороны Персиана. – Это же шедевра портновского искусства! И Ванилька в нем дивно хороша! Если все ее платья будут такой веселенькой расцветки, – она хихикнула, – ребеночек родится потомственным шутом!

– Ну, вот еще глупости! – возмутился Пип, забыв про слезы. – Поваром он будет потомственным! Может даже… – он зажмурился на миг, представив будущее, – королевским!

Сквозь толпу пробился и Томазо, встал рядом.

– Ну что, отец новобрачной, далее действуем по плану: празднество, танцы, ужин и свадебная ладья?

Пип повел носом. Несмотря на то, что квартал находился довольно далеко от Мастеровых, в воздухе подозрительно пахло печевом и жареным мясом.

– Все идет по плану! – заявил он. – Сейчас засунем их в экипаж и поедем!

«Засовывали» молодых в экипаж еще около двух часов. Сначала они принимали поздравления, потом устроили прямо на площади стихийные танцы, в которых приняли участие все любопытствующие, а также нищие, шлюхи и воры. После танцев разнимали драку в толпе и дружно мирили подравшихся под шутки-прибаутки Дрюни, благодаря которым причина ссоры и нескольких порванных камзолов и рубах была благополучно забыта. Затем молодых, по традиции, обсыпали монетами, пшеном и ячменем. Некоторые особо умные пытались кидать виноградные гроздья и помидоры, но были быстро скручены веселящимися от души соседями и закатаны под телеги.