Диверсанты Его Величества. "Рука бойцов колоть устала" - Сергей Шкенев

— Господин старший лейтенант! — отец Сергий перехватил Нечихаева около французских пушек, где тот руководил приведением их в полную негодность.

— Слушаю вас! — Не слишком верующий Мишка тем не менее с искреннем уважением относился к священникам, и некоторое вольнодумство тому не мешало. — Требуется наша помощь?

— Да. Я хотел бы осмотреть пленных, и при необходимости… Ну вы понимаете? Из человеколюбия…

— Пленных? Увы, пленных у нас нет.

— Как это?

— А вот так.

— Расстреляли или повесили? Это не по-божески!

— Какое повешение, Господь с вами! Государственных преступников ждет суд и каторга, чай, в России живем, а не в захолустье европейском. Поэтому не беспокойтесь, оба француза живы и здоровы.

— Оба?

— Ну да, двое их. Или вы отказываете нам в умении метко стрелять?

— Но я думал…

— Зря.

— Что «зря»?

— Для думанья у нас есть государь император, а прочим же полагается проявлять разумную инициативу, своевременную смекалку, и прочие, способствующие укреплению государства материи. У нас в армии исключительно так!

По серьезной физиономии Нечихаева никак не определить, шутит он или нет, и лишь вид веселящихся гусар навел отца Сергия на правильный ответ:

— Ржете все, а люди, может быть, страдают.

— Люди? — усмехнулся Мишка. — Знаете, меня всегда удивляла привычка некоторых, скажем так, человеческих особей творить добро. Нет, поймите, я не против добра как такового, но против его применения к чужим за счет своих.

— Поясните свою мысль, господин старший лейтенант.

— Пояснить? Охотно. Причем на вашем же примере. Но сперва ответьте на вопрос: среди крестьян раненые есть?

— Есть.

— А среди моих гусар?

— Не знаю.

— Вот вы и пояснили… мне, во всяком случае. А себе?

— Не понимаю?

— А что тут сложного в понимании? Вам перед иностранцами стало стыдно, так?

— Но при чем здесь это?

Мишка зло прищурился:

— А при всем! Прав был государь Павел Петрович — нужно выдавливать из себя раба. Какая, на хрен, забота о ближнем?

Деликатный кашель за спиной вынудил Мишку прервать фразу и обернуться. Поддерживаемый под руки двумя гусарами, человек в почтенном, далеко за пятьдесят лет, возрасте смотрел на старшего лейтенанта уважительно и чуть смущенно. Только выглядел он несколько… старомодно, что ли. Кого в нынешние времена заставишь напялить на себя тесный мундир Екатерининской эпохи, а на голову водрузить нелепый парик с буклями и косицей?

— С кем имею честь?

— Отставной поручик Ингерманландского полка Аполлон Фридрихович Клюгенау! — бодро отрапортовал незнакомец, после чего покачнулся и упал бы, не будь подхвачен сопровождающими. Слишком рано те его отпустили.

— Лекаря сюда! — закричал Мишка, бросившись на помощь.

— Не стоит беспокоиться, господин старший лейтенант, — вяло отнекивался отставной поручик. — И он уже меня осмотрел.

Нечихаев возражений не слушал и повысил голос:

— Где этого коновала черти носят?

— Оказывает помощь тем, кому она нужнее! — Аполлон Фридрихович скривился от боли, но повторил: — Не нужно лекаря.

Внимательно наблюдавший за сценой отец Сергий вдруг, ни слова не говоря, повернулся кругом и размашистым шагом пошел к церкви. На половине пути будто что-то его подтолкнуло в спину — заторопился и перешел на бег.

— Неужели дошло до человека? — хмыкнул Мишка, провожая взглядом священника.

— Вы не думайте, он хороший, — вступился за батюшку Клюгенау. — Просто ему в молодости не повезло и пришлось прослушать три курса в Гейдельберге…

— Вот как?

— Да, и пагубное влияние европейской цивилизации… Но он на самом деле хороший! Тут сразу столько всего навалилось: война, французы, стрельба из пушек… Расстроился немного, но это с каждым может произойти. Кстати, господин старший лейтенант, вы сегодня обедали?

* * *

Пообедать Нечихаеву довелось только поздним вечером, почти ночью. Плох тот командир, что хватается за ложку вперед подчиненных. Понятное дело, это не относится к снятию пробы, но как раз данное мероприятие сегодня сильно запоздало. Пока размещали на постой гусар, причем руководила сим ответственным делом Манефа Полуэктовна, оказавшаяся рачительной и внимательной хозяйкой вдобавок к выдающимся достижениям в стрельбе из ружья, и ночь наступила. Надобно сказать, что сама госпожа Клюгенау фактом человекоубийства не тяготилась и на осторожные похвалы и поздравления с геройским поведением попросту отмахивалась:

— Так они первые войну объявили! У Аполлона Фридриховича и бумага есть!

Вышеозначенный документ Мишка видел и настоятельно рекомендовал отставному поручику сохранить оный, дабы по окончании войны передать в музей победы. В том, что и победа, и музей обязательно будут, старший лейтенант нисколько не сомневался.

И вот наконец-то все дела закончены, люди накормлены и распределены по крестьянским избам, часовые выставлены, трофеи посчитаны и наступили минуты долгожданного отдыха. Самого Нечихаева гостеприимные хозяева поселили в счастливо избежавшем пожара флигеле, во втором этаже, себе оставив первый.

— Я вижу, злодейское нападение не помешало вам, любезная Манефа Полуэктовна, проявить чудеса кулинарного искусства! — спустившийся к позднему обеду старший лейтенант облизнулся. — Однако!

— Ну что вы, право слово, — засмущалась госпожа Клюгенау. — Просто крытый соломой свинарник загорелся от искр… ну я и подумала…

— Похвальная экономия, — одобрил Мишка и сел за стол. — Командуйте, господин поручик!

Аполлон Фридрихович улыбнулся:

— Ну, раз уж руководство застольной баталией поручено мне, то предлагаю начать с анисовой. Или предпочитаете настоянную на смородиновых почках?

— Сразу выводите тяжелую артиллерию?

— Предлагаете начать с легкой… хм… кавалерии? — Клюгенау потянулся к графину с вином. — Нам, старикам, простительно не знать новшеств современной военной мысли.

— Что вы, ни тактика и ни стратегия нисколько не изменились, во всяком случае, именно в таких схватках. Увы, но я в них неважный боец.

— Печально, — вздохнул помещик. — В этом случае не устроить ли нам фейерверк?

— В каком смысле?

— В смысле цимлянского! Греет душу, веселит ум, придает ясность мысли! Не зря же светлейший князь Кутузов из всех вин предпочитает его. Манечка, солнце мое, вели подать нам полдюжины.

— Так усадьба же сгорела, откуда взяться цимлянскому? — удивился Нечихаев.