Дебри - Юлия Зайцева

Но Тобольск не витал в облаках. В XVII столетии он подгрёб под себя богатый пушной торг и удобно устроился на мягких тюках. К концу века Тобольск уже перерос Псков и сравнялся со Смоленском. В городе было 3 000 дворов и 13 000 жителей. В Тобольский разряд входило шесть десятков городков и слобод с населением в 153 000 человек.

На кромке Алафейских гор красовался бревенчатый кремль. За XVII век его перестраивали и расширяли шесть раз. Кремль состоял из трёх «дворов»: Воеводского, Гостиного и Софийского – резиденции митрополитов. Двор воеводы загромождали казённые постройки: воеводская усадьба, приказная палата, избы различных приказов (стрелецкого, «пехотского», разбойного), Вознесенская и Троицкая церкви, кузня, зелейный погреб, пушечный амбар и тюрьма. На деревянной Спасской башне били часы-куранты.

От Княжьей башни Воеводского двора в город спускался бревенчатый мост. Софийский и Воеводский дворы были разделены оврагом Прямского взвоза, который выводил на Красную площадь у Софийского собора; другой взвоз – Казачий – поднимался с Нижнего посада к Никольской церкви на углу Софийского двора. Кремль всегда заполняла толпа: казаки, служилые люди, дьяки, челобитчики, купцы и работники. Посадские жители толкались в шумных торговых рядах, где вопили лотошники, бирючи выкликали указы воевод, нищие просили милостыню, а писцы за деньги составляли мужикам «ябеды». Попы и монахи, проходя через кремль, скороговоркой молились на кресты храмов, чтоб не увязнуть в скверне бурлящей жизни.

Вокруг Кремля рассыпались усадьбы Верхнего посада. Жить здесь было неудобно: на верхотуре Алафейских гор не было ни речек, ни колодцев, и по взвозам безостановочно тащились телеги и сани водовозов; вода текла сквозь щели бочек прямо на дорогу, летом превращая её в глиняное месиво, а зимой – в ледяной жёлоб. У воротных башен Кремля в кабаках гомонили пьянчуги, а ямщики лениво поджидали заказчиков. Звенели колокола Вознесенской церкви, при которой была богадельня, и Успенского девичьего монастыря, где коротали век печальные вдовы погибших ратников.

Верхний посад огораживала деревянная линия укреплений – острог. В 1688 году последней его перестройкой руководил главный чертёжник Тобольска Семён Ремезов. За острогом раскинулись беспорядочные слободы, пашни, выпасы и сенокосы, а дальше стеной стояла тайга.

Нижний посад рассекали извилистые речки, перекрытые плотинами с мельницами. Через речки были перекинуты мосты. Подворья строились без всякой системы, как душе заблагорассудится, и улочки посада пролегали вкривь и вкось. Очень сурово смотрелись глухие сибирские ограды – заплоты из лежачих брёвен, но их перебивали нарядные ворота с резьбой и кровлями. «Висячие» крылечки высоких домов выходили во дворы, а на улицу глядели маленькие окошки с кружевными наличниками. Над тесовыми крышами вздымались шатры колоколен и лемеховые луковки церквей – Сретенской, Благовещенской, Архангельской и комплекса Знаменского монастыря.

Жилые усадьбы сменялись мастерскими ремесленников. Главный торг Нижнего посада располагался на Троицкой площади; в Троицкой церкви купцы могли поклясться о сделке, не отходя от «рабочего места». Берег Иртыша занимали многочисленные пристани: причалы, амбары для товаров и снастей, верфи-плотбища, склады брёвен и досок, пильные мельницы. На воде покачивались десятки парусных кочей и дощаников. Поодаль замкнуто стояла Бухарская слобода с мечетью – уголок Средней Азии в Сибири.

Чертёж Тобольска из книги Ремезова

По делам и просто так тоболяки встречались в кабаках, кружалах или корчмах, где хозяйничали целовальники. Самыми злачными местами были подпольные «зерновые дворы» – притоны, где играли в зернь. Столь же злодейскими были и торговые бани: при них обретался всякий лихой сброд – беглые, контрабандисты, мошенники и бродячие колдуны.

Город жил активной общественной жизнью, и скучно здесь никому не было. По церковным праздникам устраивались пышные богослужения и крестные ходы. По народным праздникам – гулянья с разными потехами вроде кулачных боёв, взятия снежной крепости, катаний с гор или хороводов. С начала апреля до ледохода Тобольск веселила ярмарка; она «приезжала» из Ирбита, а потом «уплывала» в Енисейск. Развлечением были и публичные экзекуции; на правёже били должников кнутом или батогами, а казнь – она и есть казнь: виселица или плаха. Поглазеть на эту жуть собирался весь город.

В Тобольске существовал невольничий рынок, где продавали «ясырей» – рабов. Чаще всего это были инородцы. Девка, например, стоила как шесть коров. «Ясыри» были в услужении во многих зажиточных семьях, ничего зазорного в том не видели. Если «ясырь» – язычник принимал православие, его положено было отпустить на волю. Несмотря на такой «ущерб» хозяйству, крещению не препятствовали. А ещё на невольничий рынок выставляли невест. В Сибирь с Руси под конвоем пригоняли разных блудниц, воровок, нищенок и разбойниц; холостые мужики покупали их себе в жёны.

Город работал, торговал, молился, плакал, радовался и надеялся на лучшее, и Сибирь для него была не злой мачехой, а доброй матерью. Из больших церквей, где сияли золотые иконостасы, и даже из лачуг, где перед облупленной иконой чадила последняя лучина, к сибирскому небу взлетали людские просьбы о божьем попечении «богоспасаемого града Тоболеска».

Долгое время в Тобольске Семёна Ремезова знали всего лишь как сына Ульяна Ремезова – того, кто увёз джунгарам кольчугу Ермака и указал русским могилу атамана. В служилые люди Семёна поверстали очень поздно – в 40 лет. Это произошло в 1682 году. Семён служил исправно: ходил с отрядами по Иртышу, Ишиму, Оби, Тоболу и Туре; бился с казахами «лицом на лицо»; был «ясашным сборщиком», «выдельщиком» (тем, кто отнимает у слобожан «государеву долю» произведённого продукта) и «выимщиком» (тем, кто конфискует нелегальный товар); участвовал в переписях крестьян.

Однако начальство обратило внимание, что к своим отчётам о службах Ремезов-младший прикладывает ещё и добротные чертежи селений и рек – «сметы» и «меры». Семёну нравилось изображать землю, у него это хорошо получалось. И уже в 1685 году его присоединили к приказным подьячим, которые перерисовывали и дополняли знаменитую карту Сибири, сделанную по велению воеводы Годунова. Ремезов потихоньку становился картографом.

Карта Ремезова

Картография в ту эпоху была не наукой, а скорее искусством вроде иконописи. Русские карты отличались от европейских своим прагматизмом: их чертили сугубо для дела. Основой карты чаще всего был путь – дорога или река. Графическая форма была вторичной. Расположение по сторонам света – произвольное, обычно «югом кверху». Если не хватало места на листе, то изображение легко могли «загнуть вбок». Условных знаков и какой-либо унификации не существовало. Масштаба не было. Координат ещё не использовали. Пропорций не соблюдали. Изображение покрывали многочисленными сопроводительными надписями самого разного содержания. Расстояния обозначали в днях пути – пешего, санного, конного или водного. Вообще, «география» в те времена состояла из «космографии» – описания мира в целом, и «хорографии» – описаний отдельных территорий.