На войне как на войне - Сергей Самаров

По манере поведения и по настороженным взглядам я сразу сообразил, что едут все трое до конца — в Первопрестольную, и едут с большими деньгами. При этом уверены, что каждый готов обокрасть их — стоит только отвернуться. Бедные, плохо же им спаться будет. Кроме того, подобные люди всегда с недоверием относятся к попутчику, который выходит раньше. А мне выходить как раз на половине дороги. Значит, будут за мной внимательно присматривать.

Ладно, доедем...

Обыкновенная вокзальная провожающая суета кончилась быстро. Поезд тронулся. Началась суета другая — устройство пассажиров в купе, окрашенное желанием получить максимум удобств или хотя бы минимум неудобств. Между двумя видами суеты существует непродолжительный промежуток времени, когда пассажиры еще цепляются взглядом за перрон и за провожающих. Что, улыбаясь своим мыслям, не преминул сделать и я. Меня интересовали те трое, что стояли при входе на перрон с большими дорожными сумками. Я их вычислил издали, когда они высматривали кого-то в толпе. С каждым поочередно мой взгляд встретился. Я приблизился. Рассмотрел. Теперь они так старательно искали не меня, с предельной внимательностью разглядывая других пассажиров, что я их сразу выделил. Выделил я их и по другой причине. Один из парней работает могильщиком в бюро ритуальных услуг. Однажды я видел его в конторе и один раз на кладбище, когда помогал товарищу хоронить родственника. Впрочем, чего-то подобного я и ожидал. Труповоз должен был отправить группу обеспечения деятельности моей группы обеспечения. То есть подстраховался, жирный боров. Дополнительная команда «чистильщиков». Двое — русские, третий — явно азиатского происхождения. И одет с азиатской неаккуратностью. Мятые, мешкообразные брюки словно специально приспособлены для переноски ведра экскрементов. Так все азиаты и кавказцы на базаре одеваются. Униформа.

Перрон проплыл мимо. Троицу я не увидел. Значит, они в поезде. К сожалению, поезд наш отправился слишком поздно — такое расписание. Вагон-ресторан в это время, должно быть, уже не работает. А то я попытался бы найти их там. Подобные ребята любят проводить время в ресторане.

Проводницы прошли по купе, собирая билеты. Постельные принадлежности уже разложены по полкам. Моя соседка достала из сумки халат, явно показывая желание переодеться. Мужское население купе, в которое и я вхожу, скромно пожелало подышать воздухом в коридоре. Там в самом деле попрохладнее — открыто несколько окон. Ребята с верхних полок вообще направились в тамбур. Покурить. Мне, некурящему, там делать нечего. Без необходимости вдыхать дым я не желаю, и потому я решил зайти в туалет, пока туда не ринулись все пассажиры. Как раз проводница открыла туалетную дверь.

А когда я вышел оттуда, взгляд сразу уперся в знакомую спину, и привычный уже холодок пробежал по коже. То ли вагон сильно шатало, то ли капитан от рождения такой неустойчивый — Югова основательно штормило в узком коридоре купейного вагона. Но капитан двигался вперед уверенно, заглядывая поочередно в каждое купе. Старался делать это словно бы ненароком, отчего получалось у него все весьма даже наглядно.

— Извините...

Обладатель тяжелого гибкого голоса пододвинул меня плечом, собираясь пройти в вагон вслед за Юговым. Таким мощным плечом не грех и вагоны вместо локомотива двигать. Я посторонился, вынужденно полуотвернувшись. Мне идти еще рано, потому что капитан может не вовремя обернуться.

Он и обернулся. И — судя по тому, как шарахнулся в сторону только что отодвинувший меня человек — в самом деле не вовремя! Это меня очень заинтриговало. Да и как не заинтриговать? Пьяный Югов продолжает следить за мной. Это понятно. Не удалось мне обмануть фээсбэшников глупым фокусом с авиабилетом и с телевизионным интервью. Непонятно только, почему капитан пьяный. Играет роль?

Но кто-то следит и за самим пьяным Юговым!

Кто? С какой целью?

Для меня это, возможно, вопрос жизни и смерти. Иначе рассудить — свободы или «зоны». Еще раз иначе — выигрыша или проигрыша в игре профессионалов двух конкурирующих ветвей спецслужб. И в данном случае моя Служба на моей стороне, если предупредила о возможности провокации со стороны их Конторы. Старая терминология. Раньше мы так и говорили — свое управление называли Службой, а КГБ звали Конторой. Пусть КГБ сейчас называется иначе, сути это не меняет. Все равно это — Контора. Сейчас даже приятно вспомнить старые времена. Хотя бы таким способом и при таких обстоятельствах.

Особенно — таким способом и при таких обстоятельствах! Особенно потому что дело касается меня. Хотя бы той стороной, к которой принадлежит Югов.

Если верить сообщению моего куратора, «ведет» меня ФСБ. Югов — офицер ФСБ. Он от меня не отстает. Следовательно, работает он на Контору. Но кто-то «ведет» и самого Югова. Предположение, что Служба пришла мне на помощь, отпадает. Я обязательно был бы предупрежден об этом. У куратора есть номер моего сотовика. Кто может еще? Внешняя разведка, выделившись из КГБ, так и не обзавелась, насколько я знаю, службой, работающей внутри страны. Они под пристальным ревнивым присмотром и не имеют возможности действовать самостоятельно. Тогда кто этот интеллигентный с виду громила?

Имеют собственный интерес какие-то криминальные структуры? К Югову или ко мне? Меня не знают и пытаются выйти на меня через капитана?

Вопросы встали злободневные, хотя выглядят риторическими. Вроде бы невозможно их решить. Но — невозможно только в том случае, если забыть, что в деле замешан спецназовец ГРУ, хотя и инвалид.

Я просчитал свои действия за доли секунды. Оценил стоящего рядом со мной крутоплечего человека — нет, я его не знаю. Не доводилось встречаться. Слишком колоритная фигура, чтобы такого забыть. И Югову не советую с ним спорить.

Югов тем временем подходил уже к последним купе в вагоне. Откуда-то из средних купе вышли две женщины, за ними еще женщина и мужчина. Все с полотенцами в руках. Двое пошли в одну сторону, двое в другую. Преследователь капитана правильно просчитал, что они «спрячут» его, и двинулся через вагон. Торопливо.

Я подождал.

Служебный тамбур следующего вагона обычно располагается рядом со служебным тамбуром соседнего, в данном случае нашего. В служебных тамбурах не курят. Там сейчас никого не должно быть. А судя по спешке преследователя, он стремится капитана догнать. И беседовать он пожелает, показалось мне, без публики. Аплодисментов не любит.

Я рассчитал время и двинулся за ними.

— Чай будете? — скосила на меня глаза, выглядывая из служебного купе, проводница.

— Спасибо, чуть попозже, — улыбнулся я в ответ и шагнул к двери.

Излишне громкий стук колес сразу подсказал, что распахнута дверь в проход между вагонами.

И вторая дверь тоже распахнута. А за ней что-то происходит...

Но я не успел вовремя. Очевидно, не рассчитал, что разговор закончится быстро и перерастет в действо. Через два шага я уже увидел, как вывалились из-за угла бессильно согнутые ноги Югова.

Оставшиеся два шага я объединил в один скачок. Как-никак, а капитан мой знакомый, знакомых, даже случайных, следует выручать. Спрашивать, что произошло, в такой ситуации я привычки не имею. Все, как правило, что-то спрашивают. Хотят узнать, что же случилось, потому, должно быть, что своим глазам не верят. И теряют темп. А мне не хочется...