Беспокойный ум. Моя победа над биполярным расстройством - Кей Джеймисон

Отсутствие детей – пожалуй, единственное по-настоящему большое сожаление в моей жизни. К счастью, у меня трое племянников, и каждый из них по-своему очарователен. Я обожаю общаться с ними. Быть тетей – замечательно, особенно когда твои племянники милы и разумны, независимы, остроумны, забавны и изобретательны. Невозможно не радоваться их компании. Двое племянников, как и мой отец, увлеклись математикой и экономикой. Это спокойные, остроумные, свободолюбивые, мягкосердечные и очаровательные молодые люди. Племянница – самая младшая, ей сейчас одиннадцать, но она уже выиграла национальный конкурс рассказов и намерена стать писателем. Я часто наблюдаю, как она, свернувшись в своем кресле, что-то пишет в блокноте, задает бесконечные вопросы о словах и людях, возится со своими питомцами или встревает в семейные беседы, чтобы отстоять свою точку зрения. Она удивительная, оригинальная, восприимчивая и решительно настроена быть независимой от шумных старших братьев, родителей и любых других взрослых. Я не могу представить свою жизнь без этих ребят.

Несмотря на всю свою приверженность исследованиям генетических корней маниакально-депрессивного заболевания, меня беспокоит, чем оно может обернуться на практике. Очевидно, что чем раньше и точнее поставлен диагноз, чем эффективнее лечение, тем лучше больным, их семьям и обществу в целом. Вопрос времени, когда эти открытия войдут в практику. Но перинатальное тестирование несет и свои угрозы. Решатся ли родители на аборт, выявив у эмбриона гены маниакально-депрессивного заболевания (даже несмотря на то, что заболевание поддается лечению)? Примечательно, что в недавнем опросе пациентов в клинике Джонса Хопкинса о том, отказались бы они от рождения ребенка с такими генами, лишь несколько ответили положительно. Если человечество захочет избавиться от генов маниакально-депрессивного заболевания, станет ли мир менее ярким и разнообразным? Какими будут потери от этого для науки, бизнеса, политики, искусства, движимых в том числе неугомонными маниакально-депрессивными талантами? Станут ли люди с подобной особенностью исчезающим видом, как дымчатый леопард или пятнистая сова?

Это трудные этические вопросы, ведь болезнь дает преимущества не только отдельному человеку, но и обществу. Маниакально-депрессивное заболевание, в своей мягкой и тяжелой формах, может стимулировать развитие творческих способностей, воображения, способствовать успехам великих ученых, бизнесменов, политических, религиозных и военных лидеров. Это довольно распространенное и крайне разнообразное в своих проявлениях заболевание, потому менее очевидное его влияние – на формирование личности, образ мышления, уровень энергии – тоже важно для общества. Ситуацию еще более усложняет тот факт, что генетические, биохимические и средовые факторы – например, уровень освещения, сокращение сна, рождение ребенка, употребление наркотиков или алкоголя, – могут быть лишь отчасти ответственны за развитие болезни и ее творческие проявления. Это реальные научные и этические вопросы. К счастью, их с вниманием рассматривает государственная программа «Геном человека», многочисленные ученые и этики. Но это непростые и болезненные темы, которые останутся таковыми на многие годы.

Наука удивляет свей способностью порождать новые проблемы, даже решая старые. Она продвигается стремительно и несет с собой большие ожидания.

Сидя на твердом и неудобном стуле (как это типично для медицинских конференций!), я витала в облаках. Мерное щелканье слайдов погрузило мой разум в состояние, близкое к гипнотическому. Глаза были открыты, но разум мирно дремал. В зале было темно и душно, а за окном красиво падал снег. Мы были в горах Колорадо, и все приличные люди ушли кататься на лыжах. В зале все же собралось более сотни докторов, и слайды сменялись быстро: щелк-щелк-щелк. Я в который раз ловила себя на мысли, что пусть я и ненормальная, но все же не дура, и какого черта я делаю здесь в такую чудесную погоду? Внезапно что-то зацепило мой слух. Ровный, бесстрастный голос пробормотал что-то о «нововыявленных аномалиях в структуре мозга при маниакально-депрессивном психозе». Мой структурно аномальный мозг насторожился. Бормотание продолжилось: «У изученных нами пациентов наблюдались в мозгу очаги повышенной концентрации жидкости, что подразумевает нарушения в нервной ткани. Неврологи иногда называют их НЯО – неопознанные яркие объекты». Зал рассмеялся.

Я же смеялась без особого воодушевления. Вряд ли я могла позволить себе потерять еще больше нервной ткани – только Богу известно, сколько комочков серого вещества переплыли Стикс после передозировки лития. Спикер продолжил: «Медицинское значение этих объектов неясно, но мы знаем, что они связаны с другими психическими заболеваниями – болезнью Альцгеймера, рассеянным склерозом, сосудистой деменцией». Лучше бы я действительно ушла кататься на лыжах! Я повернулась к экрану и была впечатлена невероятной точностью изображения структуры мозга, сделанного с помощью новейшей техники. В сканировании мозга есть особая красота, особенно в снимках высокого разрешения магнитно-резонансной томографии и разноцветных сканах эмиссионного томографа. К примеру, на снимке ПЭТ депрессивный мозг будет отображен в холодных тонах – темно-синих, темно-пурпурных, зеленых. Мозг того же человека в гипомании будет сиять, как рождественская елка, бодрыми пятнами красного, желтого и оранжевого. Никогда еще наука не передавала так точно холодное омертвение депрессии и вибрирующее оживление мании.

Современная нейронаука потрясающе увлекательна, даже романтична. Ты чувствуешь себя первооткрывателем новых рубежей – совсем как человек на Луне. Современная наука изящна, ученые – обескураживающе молоды, а темп открытий поражает воображение. Как и молекулярные биологи, специалисты, сканирующие мозг, осознают, что они находятся на передовой. Нужно обладать каменным сердцем, чтобы не заразиться их увлеченностью и воодушевлением.

Я, против своей воли, погрузилась в размышления, были ли эти аномалии причиной или следствием болезни, могут ли они с годами увеличиваться, в каких именно отделах мозга возникают. Могут ли они быть виновны в проблемах с узнаванием лиц и ориентированием в пространстве, которые испытываю я и многие другие больные? Будут ли такие нарушения в мозге у детей, чьи родители страдали маниакально-депрессивным психозом? Научная часть моего мозга начала размышлять о преимуществах новых техник визуализации для убеждения моих самых скептических пациентов в том, что: 1) все дело в мозге; 2) их настроения зависят от состояния мозга и 3) отказ от лекарств может привести к его повреждению. Эти рассуждения занимали меня какое-то время, переключив мой мозг из режима личного интереса о здоровье в научно-исследовательский. Но личный интерес все же возобладал.

Вернувшись к преподаванию в Университете Джонса Хопкинса, я атаковала вопросами коллег-неврологов, особенно тех специалистов, которые занимались исследованиями с использованием магнитно-резонансной томографии. Я спешила в библиотеку, чтобы изучить все, что было известно: теоретически знать, что заболевание гнездится в головном мозгу, – это одно дело, а буквально увидеть его там – совсем другое. Даже заголовки статей звучали как прорыв: «Объем подкорковых ядер и гиперинтенсивность белого вещества головного мозга у пациентов, страдающих биполярным расстройством», «Структурные аномалии головного мозга при биполярном аффективном расстройстве: вертикальная гипертрофия и фокальные зоны повышенной интенсивности сигнала», «Подкорковые аномалии, обнаруженные при биполярном аффективном расстройстве с использованием магнитно-резонансной томографии». Эти слова повторялись снова и снова, и я продолжала читать. Одно исследование установило, что «из 32 изображений, полученных в результате томографии пациентов, страдающих биполярным расстройством, 11 (34,4 %) показали гиперинтенсивность. Из контрольной группы нормальных людей такую гиперинтенсивность показало только одно изображение (3,2 %)».