Беспокойный ум. Моя победа над биполярным расстройством - Кей Джеймисон
Шрифт:
Интервал:
Эти тревоги распространялись на мои статьи и исследования. Я много писала о маниакально-депрессивном заболевании для медицинских и научных журналов. Но не сочтут ли коллеги эти работы предвзятыми из-за моего собственного недуга? Эта мысль тревожила меня, хотя я и понимала, что одно из преимуществ науки – в том, что ваша работа в конце концов либо попадет в точку, либо нет. С течением времени предубеждения имеют обыкновение сходить на нет. Но реакция коллег беспокоила меня именно потому, что я открыто говорю о своем здоровье. Вот, например, на научной конференции я задаю вопрос или спорю с докладчиком. Будет ли это воспринято как позиция специалиста, который изучал и лечил душевные расстройства много лет? Или напротив – как взгляд в высшей степени субъективный, болезненный, присущий человеку, следующему своим личным интересам? Расстаться с мантией академической объективности – ужасающая перспектива. Вне всякого сомнения, моя работа несла на себе ясную и отчетливую печать полученного опыта и испытанных мною эмоций. Они сильно влияли на то, как я преподавала, как вела клиническую практику, на мою просветительскую деятельность. Личные эмоции и жизненный опыт определили для меня выбор научных интересов. Из всех составляющих проблемы маниакально-депрессивного расстройства меня более всего интересовали суициды, психозы, психологические аспекты болезни, сложности ее лечения, включая сопротивление приему препаратов, а также позитивные стороны мании и циклотимии и, наконец, важность психотерапии.
Однако самым важным для меня, как для практикующего врача, оставался вопрос, который Маусхарт столь изящно преподнес мне за обедом в Малибу: неужели я и правда думаю, что доктору, страдающему от душевного расстройства, можно доверять пациентов?
Когда зимой 1986 года я покинула Калифорнийский университет ради Вашингтона, я была одержима желанием получить преподавательский пост в медицинской школе и продолжать обучать студентов. Ричард, поступивший на работу в медицинскую школу при Университете Джонса Хопкинса, решил, что мне она тоже понравится. Следуя его совету, я подала заявку на преподавательскую должность на кафедре психиатрии и начала работу в этом университете уже через несколько месяцев после переезда. Ричард оказался прав: я сразу полюбила Хопкинс. Как Ричард и предполагал, одной из многих радостей работы в этом университете было то, что здесь относятся к преподавательским обязанностям со всей серьезностью. В восторг приводило меня и то, до какого совершенства здесь доведена забота о пациентах. Вопрос о праве на медицинскую практику неизбежно должен был возникнуть, это было лишь дело времени.
С привычным ощущением глубокого беспокойства, которое каждый раз возникает у меня при чтении документов о приеме на работу, я уставилась на лежащую передо мной кипу бумаг. «Больница Джонса Хопкинса» – было написано вверху каждой из страниц внушительными заглавными буквами. Скользя взглядом вниз, я увидела то, что и ожидала: форму заявления о праве на медицинскую практику. Надеясь на лучшее, но ожидая худшего, я решила в первую очередь разобраться с рутинными разделами документа. Я быстро поставила галочки в графе «нет» после длинной серии вопросов о профессиональной ответственности, страховании рисков и профессиональных санкциях. Привлекалась ли я к разбирательствам о врачебных ошибках и пренебрежении профессиональной ответственностью на прежнем месте работы? Были ли какие-то ограничения в моем страховом покрытии врачебных ошибок? Накладывались ли когда-либо ограничения на мою медицинскую лицензию? Вводился ли по отношению к ней испытательный срок с условиями, приостанавливалась ли она, не продлевалась, отзывалась, имею ли я замечания и нарекания, формальные и неформальные? Была ли я когда-либо объектом дисциплинарных взысканий каких-либо медицинских организаций? Имеются ли у меня какие-либо действующие дисциплинарные взыскания?
На все эти вопросы, слава Богу, ответить было легко. Вплоть до этого дня в нашу до нелепого сутяжническую эпоху мне удавалось избежать вызовов в суд за медицинские ошибки. Но в форме был и другой раздел – «Персональные данные», который заставил мое сердце трепетать. Я быстро нашла вопрос, требовавший гораздо больших усилий, чем просто чиркнуть галочку в клеточке «нет».
Страдаете ли вы либо лечитесь от какого-либо заболевания, включая злоупотребление алкоголем или наркотиками, которое может нанести ущерб выполнению вашей работы и обязанностей в больнице?
Пятью строчками ниже была убийственная оговорка:
Я полностью осознаю, что любое значительное искажение информации, ее сокрытие или неточность в этом заявлении может повлечь за собой отказ в приеме на работу или исключение из числа сотрудников клиники.
Я вновь перечитала вопрос «страдаете ли вы…» – и довольно долго размышляла над ним. Наконец написала в соответствующей графе: «Подлежит обсуждению с деканом факультета психиатрии». Затем, превозмогая тошноту, позвонила руководителю факультета и пригласила его пообедать.
Спустя неделю или может чуть позже мы встретились в кафе при больнице. Декан, как обычно, был разговорчив и весел, и несколько приятных минут мы провели, обсуждая работу факультета, преподавание, гранты на исследования и новости психиатрии. После чего, вцепившись руками в колени и с комком в горле, я рассказала ему о своих сомнениях, маниакально-депрессивном заболевании и его лечении. Мой ближайший коллега по Университету Джонса Хопкинса уже был в курсе этих проблем, как и врачи, с которыми я вела практику. В Калифорнийском университете, например, я обсудила в деталях свою болезнь с доктором, который вместе со мной основал клинику аффективных расстройств. А после того – с человеком, который был медицинским директором этой клиники практически все те годы, что я ею руководила. Декан моего факультета в Калифорнийском университете тоже был в курсе, что я прохожу лечение от маниакально-депрессивного заболевания. И тогда, и сейчас я прекрасно понимала, что должна подстраховаться на случай, если мои суждения и оценки пострадают из-за мании или серьезной депрессии. Если бы я не предупреждала своих коллег о болезни, то не только поставила бы под угрозу лечение пациентов, но и создала бы для них серьезные профессиональные и юридические риски.
Каждому из врачей, с которыми я работала в одной команде, я четко проговаривала, что нахожусь под наблюдением психиатра высочайшего класса, принимаю препараты и у меня нет проблем с алкоголем или наркотиками. Я также просила коллег задавать моему психиатру любые вопросы, на которые они считали необходимым получить ответ, как о моей болезни, так и о способности работать с пациентами. Если же у психиатра возникали сомнения в моей способности давать верные медицинские оценки, он должен был обсудить это как со мной, так и с теми, с кем считал необходимым. С коллегами же у меня была договоренность, что, если у них появляются какие-либо сомнения в моей адекватности, они должны сказать об этом прямо, немедленно приостановить мою рабочую деятельность и предупредить лечащего врача. Думаю, что все мои коллеги в то или иное время побеседовали с моим психиатром, чтобы выяснить особенности заболевания и лечения. К счастью, ни разу поводом для таких разговоров не стало беспокойство о моем профессионализме. Да и мне самой ни разу не приходилось отказываться от медицинских обязанностей, хотя порой была вынуждена отменять визиты пациентов или переносить их, когда понимала, что так будет лучше для самих больных.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!