Карта Талсы - Бенджамин Литал

Я-то думал, что если Эдриен когда-нибудь сменит место жительства, я буду об этом знать, – я действительно верил, что вышел бы на связь, если был бы в курсе, что она уехала из Талсы. Но если бы Эдриен и собиралась переезжать, ей надо было выбирать восток. Хотя ей вообще не следовало этого делать. Эдриен никогда не путешествовала. Отчасти в этом и заключалась ее привлекательность. В самодостаточности. Может, Лидия была отчасти права: что-то пошло не так. Может, эта авария служила неким свидетельством тому, насколько сильно Эдриен сбилась с пути. Эдриен была подавлена – но ей просто нельзя было быть подавленной.

Дженни отыскала меня в углу, я сидел и пялился в пустоту. Она спросила, не хочу ли я залезть на крышу.

Я и не знал, что это возможно. Я поднялся вслед за ней по запасной лестнице, и за аварийной дверью нас встретила ночная прохлада.

Дженни быстро пошла по гравию.

– Здорово, да?!

Я вздохнул с облегчением. Фонарь на двери освещал близлежащий участок крыши, а остальное тонуло в темноте, нависающей над городскими огнями. На Дженни были короткие шорты, она поспешно шагала прочь от света, и ее икры светились, как кегли для боулинга. Она направлялась туда, откуда открывался самый красивый вид: стоящие вдалеке небоскребы казались трехмерными, а районы между нами были, наоборот, совершенно плоскими, как равнина со светящейся землей. Я подумал, что небоскребы Талсы скромнее нью-йоркских, но вместе с тем они восхитительно выпуклы.

– Город такой красивый, – отметил я.

Но Дженни не слушала. Она искала что-то возле карниза.

– Черт.

Фонарь над дверью погас. Дженни встала и помахала бутылкой.

– На случай наступления темноты, – объявила она. Голос у нее стал хрипловатый. Думаю, она несколько смущалась, преподнося мне этот сюрприз в виде бутылки виски.

Вдруг из воздуховода у нас за спиной вырвалась струйка пара, пришлось посторониться. Я вернул Дженни бутылку, и она повела меня дальше вдоль выступа на крыше. Я шел след в след. Ее каштановых волос, затылка, пиджака с длинными рукавами в такой тьме совершенно не было видно, так что я шел за отблеском бутылки, болтавшейся возле ее голых ног.

– Виски – отлично, – прокомментировал я.

– Мы вчера его тут спрятали, – объяснила она. – Нам предстоит долгая дорога.

Я не знаю, кого она подразумевала под этим «мы» – всех оставшихся внизу ребят или уже образовалась группа избранных: Дженни и еще один-два человека, которые теперь всем заправляют? Я проторчал с ними в холле весь день и весь вечер. Я подготовился к отвержению – сам себя я считал блудным сыном, появившимся неожиданно, которому, возможно, никто не был рад. Я старался обращаться к друзьям Эдриен с полуулыбкой государственного деятеля. По возможности, здороваясь, я пожимал им руки. Но никто и не интересовался, кто я такой. Мир оказался менее связным, чем я его помнил. Многие из ребят не знали даже друг друга. Может быть, после того как Эдриен переехала в Лос-Анджелес, тусовка распалась. А я уже вообразил, какую речь буду произносить, представляясь. Но возможности для этого не подвернулось. Одна только Лидия признала, насколько внезапным был мой приезд.

– Лидия попросила меня сегодня посидеть с Родом, – сказал я, – у Эдриен. Так что через час мне надо будет вернуться туда.

– Круто, – ответила Дженни. Когда мы сюда поднимались, она стащила с какой-то кровати больничное одеяло и теперь разложила его на гравии на краю крыши, чтобы можно было сесть.

В тот вечер, когда мы с Дженни улизнули в бартлсвильский лес, чтобы перепихнуться, мы были такие смешные. Мы пошли через двор с огромными одеялами на голове, как будто маскируясь – хотя солнце стояло уже высоко. Мы как бы формально попытались сохранить инкогнито, делая вид, что собираемся совершить нечто недозволенное. Хотя я в тот момент думал вовсе не о том, что предаю Эдриен, а о том, что произведу на нее тем самым впечатление. Она меня этому научила. Я не знаю, понимали ли это собравшиеся в больнице ребята. Будь крут. Развлекайся. Думай головой. У человека есть моральное обязательство делать то, что хочется. И не растрачиваться на нежности этикета.

Я отхлебнул виски и передал бутылку Дженни. Когда она глотала, я различил контур ее горла. Она вытерла губы.

– И как Нью-Йорк? – спросила она. – Вот о чем нам следовало бы поговорить.

– Ну. Отличный город. Но денег нужно много.

– Эдриен точно так же говорит о Лос-Анджелесе, вот так, огульно: Лос-Анджелес отстой.

Мне эта тема не понравилась.

– А ты могла бы вот так просто переехать?

– Вообще-то после колледжа я собираюсь в Нью-Йорк.

Дженни в Нью-Йорке я легко мог представить. Иногда мы с друзьями приходили на какую-нибудь тусовку, и я не особо знал, кто и как нас туда пригласил, но мы входили и заявляли о своих правах, доставали из холодильника пиво. На этих вечеринках в квартирах, увешанных постерами, которые мы видели уже не первый раз, где мы совершенно никого не знали, девчонки были разряжены, а их парни недовольны – словно хотели выгнать нас не то что из своих квартир, но и из самого Нью-Йорка. Было до боли очевидно, что мы, подростки Нью-Йорка, снимаем комнаты во множестве параллельных вселенных. Мы ходили по вечеринкам и пытались увести друг у друга девчонок. Когда получалось, все было легко. Но если какая-нибудь миленькая девушка вдруг колебалась, ты начинал ее жалеть, потому что в такие моменты становилось видно, откуда она и куда пытается попасть.

Она отыскала это винтажное платье, набила книжный шкаф доверху. И встречалась, наверное, с очень хорошими мальчиками. В какой-то мере ее жизнь была мечтой. И именно в этой же мере я пожелал ей всего самого лучшего и вернулся домой, жалея ее, себя и всех детей этого города.

– Тебе стоит поехать в Нью-Йорк, – сказал я Дженни.

Она закурила.

– Значит, в Нью-Йорк, не в Лос-Анджелес?

– Помнишь, как Эдриен отрезала хвост? – Ближе к концу того лета она сделала это прямо во время выступления на сцене. Эдриен принялась размахивать им, и он распался над нашими головами, как пачка спагетти. Перед концертом она залила хвост лаком, так что волосы стали очень жесткими.

Но Дженни была не в настроении предаваться воспоминаниям. Я или Эдриен будем пытаться стать художниками, пока время не выйдет, а ребята вроде Дженни уже давно смирились с реальностью жизни. Чейз же станет художником по-настоящему. Эдит это Эдит. А Дженни вырастет и будет нас всех осуждать, это я знал наверняка. Гравий на крыше был еще довольно теплый, ведь он грелся целый день, и теперь, в темноте, до меня долетал его природный оловянный запах. Надо бы мне воспользоваться тем, что мы с Дженни остались наедине. Рассказать ей какой-нибудь секрет. Но как вообще жить? Спать со всеми, с кем пересекся?

– Зря она переехала, – сказал я.

Дженни сидела, подобрав под себя ноги, как пастушка.

– Мы с тобой похожи, – продолжил я. – Колледж, большой город, нам это нужно.