Карта Талсы - Бенджамин Литал

Перед поступлением в колледж я посетил нескольких местных выпускников университетов, расположенных в других штатах, я ходил к ним домой, и только тогда я понял, что в Талсе есть свои лидеры – такие люди, как Лидия, которые верят в Талсу и которые здесь реально работают. На эти беседы я ходил по очереди – в серый дом, в красный дом и в синий дом. Там меня ждали директор небольшой компании, местный декан, адвокат. Директор из серого дома сводил меня в свой гараж на три машины и показал коллекцию «Корветов»: этот человек впервые за несколько лет сказал мне в глаза, что быть умным недостаточно. Надо еще и спортом заниматься. В красном доме меня усадили в лучшее кресло в нише из книжных полок, словно чтобы поддержать меня этим; хозяин же расположился на жестком стуле в вакууме, готовый к открытому огню. Напротив, человек в синем доме был откровенно нервный. Если я читаю меньше, чем он, – плохо. Но тем не менее из этого дома, как из обоих предыдущих, я вышел окрыленный, размышляя о своих шансах перебраться на восток, но вместе с тем и смотрел вверх, на звездное небо, гадая, какие неслыханные силы складывались созвездиями в самой Талсе. Даже если ты тут вырос и не пропускал вечерних новостей, тебе бы и в голову не пришло, что власть исполняют отдельно взятые люди, спокойные, с хорошим положением, и что Талса утыкана ими, как небо звездами. Мне было лестно просто знать, что они существуют.

Наверняка эти люди, у которых я побывал в девяностых, в шестидесятых пересекались на каких-нибудь званых вечерах и с Родом, скорее всего, типичным для тех времен хиппи-наркоманом в солнцезащитных очках. Не сомневаюсь, что он их знал – по именам, по давнишним вечеринкам, может, учился с ними вместе в той или иной частной школе и помнил их, как помнишь грязную шутку, которую тебе шепнули на ухо в чрезмерно ранимом подростковом возрасте. Наверняка же были какие-то праздники, свадьбы, куда все они ходили молодыми, когда я еще не родился. Я легко мог представить себе, как Род избегает ребят за шестым столиком – тех, кто несколько десятилетий спустя произведет на меня столь сильное впечатление. А Род крутился возле стола с алкоголем. Потом переехал в Род-Айленд и сидел там, всех осуждал. На пляже. Поскольку Род отказался от игр власти, которые были прерогативой его класса, его размышления о политике – чистый бред. Вот как я думал.

Мы уже заснули в креслах – ну или мне так показалось, – когда вдруг в палату вошел кто-то еще. Я подумал, что медсестра. «Остальные разошлись», – сказала она, как будто бы оправдываясь, и села. Это была мать Чейза Фитцпатрика. Ее звали Кэрри: тем вечером я уже видел ее в коридоре, нас наскоро представили друг другу. Я запомнил ее еще с того дня, когда пришел к Фитцпатрикам и Кэрри открыла дверь, а я передал ей коллаж, который сделал для Эдриен. Меня очень удивило, что она еще здесь, что она пришла. А Кэрри сидела с таким видом, словно собиралась провести тут всю ночь. Она поправила юбку. «Эдриен – такая необычная девушка», – сказала Кэрри, глядя на нее.

У матери Чейза была красивая форма лица, челка на лбу и коварные морщинки вокруг глаз, которые она, очевидно, пыталась скрыть, но не смогла. Ей было, наверное, около сорока пяти. Вела себя она предельно вежливо, но как будто не заметила, что у нас на коленях стояли еще не выброшенные коробочки от еды, от которых пахло, и вот уже не сосчитать сколько минут мы сидели и молчали, спокойно, как медведи.

– Род, Чейз пытается найти ей работу. Но она поет, и у нее нет времени. Наши дети постоянно заняты! Род, а она ведь чем угодно смогла бы заниматься. Даже в кресле-каталке. Ты же ее знаешь. Эдриен все что угодно может.

Кэрри никак не могла понять, что я тут делаю.

– Чейз просил передавать всем привет, – она попробовала обратиться ко мне. – Он расстроен, что сам не может приехать. Но они фильм заканчивают.

Кэрри говорила так много, что я никак не мог сконцентрироваться; я даже начал не на шутку бояться, что она Эдриен разбудит, – я был не рад, что она пришла. Мне казалось, что у нас с Родом есть право находиться у постели больной – наши голоса имели значение в ее внутреннем мире, хоть и разное. Но Кэрри все портила; она была не глупее нас, но более стереотипной, более практичной. Она пыталась взять на себя присущую ей роль мамочки.

– Если хотите, можете поспать на диванчиках, а я посижу, – сказала она. Но у нее тут же зазвонил телефон. Я не знал, кто это – наверное, еще какая-то худая женщина среднего возраста, которая не может заснуть из-за антидепрессантов.

Кэрри в подробностях рассказала ей о состоянии Эдриен: операция завтра утром, но всего лишь предварительная, чтобы стабилизировать ее состояние, а потом Эдриен придется бороться, потом физиотерапия. Затем Кэрри перешла к ее биографии. «Нет. Нет-нет. В колледже не училась. Даже школу не закончила. Ага. Ага. Но она хорошая девочка. Прилежная. Да. С самого детства. С детского сада. Но у нее столько проблем…»

Я встал и положил руку Кэрри на плечо. Она даже не дрогнула, наоборот, приняла мое прикосновение как нечто само собой разумеющееся, как утешение. И продолжила разговор. Шелк ее блузки потеплел у меня под рукой, и я, наконец, опустился на корточки и постарался быть как можно деликатнее.

– Думаю, мы с Родом сегодня останемся с ней. И попробуем поспать.

Кэрри прикрыла трубку рукой.

– Хорошо.

Может быть, конечно, я все выдумал или у меня уже голова шла кругом от усталости, но мне как будто бы пришлось сверлить Кэрри взглядом, сидя рядом на корточках, стараясь донести до нее, что будет лучше, если она уйдет.

– Хорошо, – повторила она, – но тебе не помешает записать мой телефон.

Прижав мобильник к уху, Кэрри продиктовала мне свой номер, заставляя свою бедную собеседницу ждать. Наконец, она вышла, и слышно было, как она продолжила беседу, уходя вдаль. «Да, я снова тут. Да, у них все нормально, думаю, они справятся».

Род улыбался – над моей отвагой, над моей дурацкой потребностью защищать территорию.

– С ней все непросто, – сказал он.

Почти всю ночь я слушал, как Род храпит. Я сам, насколько мне известно, никогда не храпел, и я сравнил себя с Родом неделю назад – он храпит один в Род-Айленде, я, скорее всего, тих, как рыба, в Бруклине.

Стабилизирующая операция Эдриен прошла успешно. Шею зафиксировали, на грудные позвонки надели скобы. Все утро я сидел и ждал с остальными.

Я пообщался с Ким Уил.

– Государственная служба здравоохранения как-то организовала посадку деревьев. Мы ездили все вместе, и ты, скорее всего, не помнишь, но я была в твоей машине. По полу каталась пивная бутылка, – я посмотрел на нее.

Она – на меня. Ким не поняла.

Я вскинул руки, чтобы доказать свою невиновность.

– Пивная бутылка касалась моей ноги!

Ким рассмеялась.

– И я всю дорогу сидел на твоем заднем сиденье, как-то ужасно скрючившись, чтобы до нее не дотрагиваться, – я поднял ноги в воздух и чуть не свалился с больничного кресла. Люди стали поворачиваться в нашу сторону.