Черная башня - Луи Байяр

Сперва мы его только слышим: скрип петель, звук открываемой двери. Затем показывается кончик ботинка, нога, переступающая через порог, — это похоже на то, как начинает свое выступление танцор Комической оперы. В следующую секунду мы видим его целиком: месье Тепак из Сен-Клу обозревает планету.

В его облике нет ничего хотя бы отдаленно монаршего, если не считать застывшего на лице выражения бюргерской важности. Он человек плотного сложения, дородный. Волосы цвета спелой пшеницы. Пятки соединены, носки смотрят в стороны.

— Что ж. — Видок прижимает к глазам бинокль. — Возраст, по крайней мере, правильный. Лет тридцать — тридцать два. С мастью тоже вроде не ошиблись. Хотя это нетрудно — найти голубоглазого француза. Но как он вырядился! Взгляните, Эктор.

Первое, что бросается мне в глаза, это остроконечная шляпа. Я слегка опускаю бинокль: щегольской, очень широкий воротник, преувеличенно большой галстук. Три жилета, надеты один поверх другого, все — разных оттенков оливкового. Двубортный сюртук с высокой талией и фалдами. На выступающем животе горделиво красуются два ряда серебряных пуговиц.

— Не голодает, — усмехается Видок. — Подождите-ка. Кто это рядом с ним, Эктор?

В дверном проеме мелькает задранный сквозняком фартук в цветочек, на мгновение показывается красная обветренная рука.

— Наверное, повар.

Тепак слегка оборачивается, поднимает руку в прощальном жесте. Тогда из глубин дома появляется еще одна фигура — это работник, у него в руке ведро со щепками для растопки. Завидев Тепака, он выпячивает подбородок — видимо, у него этот жест означает то же, что у других кивок или взмах руки — и исчезает за углом дома.

Сцена разыгрывается крайне быстро, однако я успеваю проникнуться ощущением, как бы это выразиться… некоей непринужденности, домашнего договора, исполняемого без излишней помпы. Этот человек, возможно, крупная фигура, но здесь, в собственном замке, он не настаивает на соблюдении формальностей.

Подбросив дубовый посох так, словно это рапира, и закрутив его в воздухе, месье Тепак пускается в путь, двигаясь в направлении реки.

— После вас, — шепчет Видок. — После вас, мое высочество.

Видок быстро излагает план: двое следуют за Тепаком; третий ходит вокруг и через пять минут заступает на место второго; в этот момент первый покидает цепочку, и далее ротация продолжается.

Мы должны постоянно разговаривать друг с другом. Ни при каких обстоятельствах не следует смотреть объекту в глаза. Периодически необходимо выходить из цепочки, чтобы произвести незаметные изменения во внешности: надеть шарф, снять галстук, вывернуть наизнанку жилет. Видок во время одного из таких переодеваний натягивает кожаные солдатские краги, а некоторое время спустя Гори появляется в красном фригийском колпаке, из тех, что носили во времена штурма Бастилии.

«Что подумал бы месье Тепак, — размышляю я, — узнай он, что ради него прилагаются такие усилия?»

Но тот идет не оглядываясь. За время своего шествия по полупустым улицам Сен-Клу он ни разу даже не поворачивает голову, чтобы посмотреть по сторонам. Людей, которые попадаются ему навстречу — жестянщика, торговца зонтиками, уличную попрошайку, — он не удостаивает и малой толикой своего внимания.

— Даже Бонапарт поприветствовал бы их хотя бы кивком, — бормочет Видок.

Мы следуем за ним по мосту через ручей, по роще сикомор, по одеялу из мха и дерна на укреплениях Анри Четвертого. Порой представительная фигура месье Тепака надолго исчезает из поля зрения — только для того, чтобы вновь возникнуть в самом неожиданном месте, например в обрамлении двух стволов расщепленной липы.

Еще полчаса, и его начинает заносить к югу. На этот раз никаких петель и поворотов. Он двигается целенаправленно, словно внезапно осознал, куда ему надо. И в тот момент, когда перед нами опять показывается Сена, а слева проступает силуэт каменного моста, я начинаю понимать — и это понимание сопровождается вспышкой своеобразного веселья, — куда именно он собирается.

— Чтоб ему! — восклицает Видок.

В ранний период Реставрации королевский парк по-прежнему пользуется популярностью. Большинство старается попасть сюда летом: по воскресеньям в парке оживают и изливают ослепительные водные потоки двадцать четыре фонтана. Поблизости от любого из них можно заметить неизменного художника-акварелиста с прислоненным к каштану мольбертом, рядом играют музыканты, а люди, совершенно друг с другом незнакомые, вместе отплясывают в высокой влажной траве.

Однако в апрельский вторник замок закрыт, по траве с рассеянными там и здесь вьюнками гуляют немногие посетители — по большей части англичанки-миссионерки в шляпках с вуалями. Фонтаны не работают. Знаменитые узорные клумбы выглядят весьма невзрачно, представляя собой участки обработанной земли за низкими дощатыми заборчиками.

Птицы, однако, на месте, клюют что-то среди прошлогодней травы на газонах. И воздух тоже никуда не делся. Даже месье Тепак останавливается возле пруда с карпами, чтобы вдохнуть полной грудью.

Не в этот ли момент я вспоминаю, что Мария Антуанетта тоже любила здешний воздух?

Она вдохнула его, да-да, вдохнула полной грудью, и решила, что он как нельзя лучше подходит для королевских детей. И тогда король по ее распоряжению приобрел у своего кузена этот замок, который стал убежищем для членов королевской семьи. В нем они могли укрыться от парижан, день и ночь с недоброжелательностью следящих за ними.

Именно в Сен-Клу стремились они тогда, когда все разваливалось на глазах. 18 апреля 1791 года: королевская карета с грохотом выкатилась из Тюильри, и путь ее лежал туда же, куда и всегда, но на этот раз дорогу перекрыла толпа санкюлотов, настроенных столь непримиримо, что даже генерал Лафайет не смог их разогнать. Это длилось больше часа: они плевали в карету, обрушивали на тех, кто находился внутри, потоки ругательств и поношений — требовали голову австрийской сучки и ее рогатого мужа. И среди всего этого сидели король и королева Франции, в плену у своих собственных подданных, зная в глубине души, что им больше не увидеть Сен-Клу.

Но может быть, пока тянулся этот нескончаемый час, перед ними мелькнул и луч надежды? Надежды на то, что однажды — и кто знает? может, этот день не так уж и далек — воздух свободы вдохнет их сын.

Я снова и снова вглядываюсь в этого упитанного буржуа в его подбитых железом кожаных сапогах и трех жилетах: вот он спускается с Апельсиновой террасы, ступая так безошибочно прямо, словно за спиной у него разворачивается шелковый шлейф.

«Так вы затем сюда и прибыли? Чтобы закончить за них это путешествие?»

В этот момент мои размышления грубо прерывает голос Видока: