Пароход Бабелон - Афанасий Исаакович Мамедов

глазами, симулирующими усталость, улыбнулся наштадиву во весь рот.

Наштадив в ответ строго нахмурил кустистые брови, перебивая неуставную улыбку.

Бывший царский офицер, он не любил, когда красные казаки, глядя на него, улыбались. В таких случаях ему всегда хотелось срезать эти улыбочки с живодерских морд. Но у этого мальчишки совсем другая улыбка была. Его сегодня простили за необязательный выстрел по мужику, когда народ пришел комиссара требовать, и он готов был улыбаться всем во всю жизнь.

– Вот скажи-ка мне, солдат, «Правда» свежая есть у вас тут? Читаешь ты «Правду»?

– Не шибко грамотный я. Знаю только, «Правда» августовская имеется.

– Что так? – Наштадив выудил из шинели серебряный портсигар, заглянул в него, как подслеповатая старуха в заветный ларчик.

– Мыслей по такому случаю не имею, – отчеканил часовой, избегая смотреть на наштадива, но при этом продолжая широко улыбаться. – «Красного кавалериста» тоже нема.

– Вот! Вот, Степан Васильевич!.. – подпрыгнул к Верховому наштадив. – А ты за своего комиссара горой, понимаешь ли.

– Комиссар в сем деле без сил и возможности. Экспедицию политотдела сто лет как никто не видел.

– Степан Васильевич, – наштадив скривил худое, гладко выбритое лицо с резкими аристократическими чертами, – опустим это! Вот выкурю папироску и, если не найдут твоего комиссара, поеду без него. Чем дело обернется, сам знаешь. Двух бойцов потерял на ровном месте, понимаешь ли…

Глядя на наштадива, Верховой вдруг сделал для себя неожиданное открытие: «Бывших царских офицеров не бывает».

Тут из сумерек на крыльцо взбежал Матвейка.

– Ну? – спросил Верховой, заранее зная, что тот скажет, но при том на всякий случай незаметно сложив пальцы в кукиш.

– По дну реки ходит.

– Что ж они его никак не выловят-то? – Наштадив обломал в пальцах папиросу, и оттого, что ему тут же ее стало жалко, раздраженно метнул в кусты. – В за́мке управляющего смотрели?

– За́мок барский на замке́, а ключики у ключника, – спел частушку ординарец, опомнился, добавил: – То есть у управляющего они в точности имеются.

– У сестриц искали? – Наштадив достал новую папиросу, чиркнул спичкой. Теперь обломалась спичка.

– И сестрицы его не видали. Говорю же, по дну реки ходит.

– Алексей Алексеевич, может, подождете? Дороги вконец размыло. Автомобиль – не лошадь, – снова вступил Верховой.

– Подождал уже, ночь скоро, Степан Васильевич, – взглянул на часы с решеткой на циферблате, способные противостоять темноте, ударам, холоду, жаре, ливням и песчаным бурям, но только не разложению в армии в период между миром и войной.

Дал перчатками отмашку водителю, что стоял внизу у ступенек. И тут вроде как вспомнил:

– А поляка пленного нашли? Как его там? Войцеха?

– Вы же сами велели: передать его в руки…

– Позвольте, Степан Васильевич, я ничего такого не говорил… – и перчатку на руку натянул, пощекотав пальцами воздух.

Верховой кашлянул. Промолчал. Понял, что от него требуется.

– И вот что я тебе скажу, Степан Васильевич, – продолжил наштадив, – если мы на поляке крест поставить еще можем, то комиссар твой должен ответить за это происшествие по полной. Красная армия такого шабаша не потерпит. По полной, Степан Васильевич, понимаешь?

Глаз Матвейки при этих словах сверкнул и тут же спрятался. Часовой по-прежнему улыбался.

– Так ведь разобраться сначала надо бы. Там ведь еще, говорят, голубь германский замешан… – не унимался Верховой.

– Молчи, Степан… Васильевич!.. Молчи и не перебивай! – зашипел наштадив. – Я разложения в частях не потерплю. Жди теперь в гости «кедровцев». Мне второй Микеладзе не нужен.

– Так ведь черти они.

– А к твоему комиссару только чертей и посылать. – Наштадив сбежал по ступенькам вниз.

– Алексей Алексеевич!.. Так что? Значит, договорились?..

– Условились, Степан Васильевич, а не договорились, – махнул лайковой пятерней. – А про птиц забудь. Откуда здесь германским взяться?..

Водитель метнулся к наштадиву с буркой.

– Бесприютное животное. – Верховой проводил взглядом отчалившее только что авто. – Все по договоренности, – и погладил себя по груди.

Группа сопровождения из нескольких красноконников поскакала за автомобилем с поднятой крышей.

– Увязнут, – заглянул в будущее, как в прошлое, Матвейка.

А Верховой пожелал себе и полку скорейшего столкновения с поляками, потому как «товарищу Ленину для солидности внешнего вида нужны победы, а пока ему нужны победы – “кедровцы” всегда на один марш будут опаздывать».

Дождь лил не переставая.

Глава пятая

Шаня

На сей раз Керим явился в полосатой пижаме и в кепке, чем сильно позабавил Ефима, еще не остывшего от только что написанного, пребывающего под библейским дождем пятнадцатилетней давности.

Хозяин меблирашек вид имел такой, будто выбрался из глубокого детства через лаз между подушками. В протянутой руке – чистая, сверкающая отбитым по краю стеклом пепельница, в которой лежала самодельно удлиненная папироса с мануфактурно скрученным кончиком.

Глядя на Керима, Ефим едва сдерживал себя от той улыбки, которая внезапно переходит в смех.

– Чего не спишь, моряк? – выудил «Регент» из кармана брюк, откинул крышку и присвистнул: – Три часа ночи. Дела какие держат?

– Дела нет, ага. Мысли разные держат, по-вашему – размышленья, – и Керим показал «шелковый путь» своих размышлений, идущих караванами от кепки к пижамному карману с левой стороны груди.

– Ух ты!.. И что ж то за размышленья такие?

– Э-э-э… – сморщился. Один глаз – «гость», другой – «хозяин». – Не обращай внимания, ага, мысли-размышления, да. У всех мысли есть, у меня тоже есть. Сегодня спишь, завтра – не можешь. Я тебе, ага, папироску принес.

– Что, еще?! Ты из меня кого сделать хочешь, Керим?

– Поддержать тебя хочу, ага, в-а-а Аллах, – улыбнулся щедрой кавказской улыбкой. – Как подарок прими, да, – протянул Ефиму папиросу в смолистых жирных пятнах. – Кури, лучше будет.

– Ты куришь, тебе легче?

Керим вздохнул.

– Если бы не курил, хуже было бы, в-а-а Аллах.

– Твоя правда. – Ефим проводил Керима до исхлопанной двери. – Спасибо тебе за все.

– Осторожней будь, ага, – Керим показал глазами на пятнистую папиросу, – сильно забирает. На два раза растяни ее. Я всегда так делаю.

– Керим, может, если ты кепку снимешь, сразу уснешь?

– Ага, почему так шутишь, э? – но при этом шутку Ефима оценил, затрясся полосатыми пижамными плечами.

Только закрылась за ним старая дверь, Ефим подумал было, что, пожалуй, надо ложиться спать, но вместо этого вышел на балкон с «подарком» Керима.

«И зачем я тогда шарик серебряный с ганджою выбросил? Нет, больше этой дури ни за что курить не буду».

И уже через минуту, глядя на минарет, облитый бесчувственной луною, Ефим вдохнул в себя скифскую ночь, скифскую степь с ее пахучими ленивыми дальними далями. Ему показалось, что и минарет, и балкон, на котором он стоял, поплыли по-над весенней степью, параллельно