Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Хелен Раппапорт

До конца первого месяца супруги отказывались верить в худшее, в глубине души надеясь, что как только кровотечение остановится, все будет хорошо. Но когда почти шесть недель спустя оно началось снова, подтвердились их самые страшные опасения[298]. Доктор Федоров, которого Николай и Александра любили и которому очень доверяли, был всегда рядом. Он привлек для консультаций лучших врачей Санкт‑Петербурга. Но уже тогда было ясно, что врачи мало что могли сделать. Судьба сына Николая и Александры зависела от чуда: только Бог мог его защитить. Но никто в России не должен был знать правду. Опасное для жизни состояние маленького царевича — «надежды России» — останется в строжайшем секрете даже от их ближайших родственников[299]. Ничто не должно поставить под угрозу наследование Алексеем престола, который Николай II и Александра Федоровна были решительно намерены передать своему сыну без каких‑либо посягательств на его право престолонаследия с чьей‑либо стороны.

Александре Федоровне, императрице России, было только тридцать два года, но уже тогда состояние ее здоровья было критическим после десяти лет беременностей и родов, которые истощили ее физически и морально. И так всегда неустойчивая психика Александры была серьезно подорвана, когда стало известно о состояние здоровья Алексея. Она корила себя за то, что именно она невольно передала гемофилию своему столь любимому и долгожданному сыну[300]. Ранее просто печальный вид императрицы теперь стал необъяснимо трагическим с точки зрения тех, кто не был посвящен в тайну Алексея. Все внимание в семье теперь резко сместилось и сконцентрировалось на том, чтобы защитить Алексея от несчастных случаев и травм — под тщательным контролем домашнего круга. В связи с этим Николай и Александра оставили свои недавно отремонтированные апартаменты в Зимнем дворце и перестали бывать в городе во время бальных сезонов. С этих пор Царское Село и Петергоф стали их убежищем.

Четыре еще очень маленьких, но весьма чувствительных сестры Алексея — Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия — еще больше сплотились в ответ на затворничество семьи и в поддержку своей весьма болезненной матери. В конце лета 1904 года мир четырех великих княжон Романовых начал сужаться в тот самый момент, когда им хотелось рваться ему навстречу и освоиться в нем. В то время, конечно, еще никто не знал, что одна из них или же все они, дочери царицы, несущей ген гемофилии, тоже могут передать потомству этот дефектный ген, вызывающий страшное заболевание, эту бомбу замедленного действия, которая уже начала свое разрушительное действие в королевских семьях Европы. Старшая сестра царицы, Ирэна, которая, как и Александра, была носительницей и вышла замуж за своего двоюродного брата, принца Генриха Прусского, уже родила двух сыновей, страдавших гемофилией. Младший из них, четырехгодовалый Генрих, умер «от страшной болезни английской {королевской} семьи», как описала это Ксения, всего за пять месяцев до рождения Алексея. В России эту болезнь назвали «болезнью гессенских» или же «проклятием Кобургов»[301]. Одно можно было сказать точно: в начале 1900‑х годов продолжительность жизни ребенка, больного гемофилией, была в среднем не более тринадцати лет[302].

В начале 1905 года, несмотря на появление долгожданного наследника цесаревича, Россия переживала тяжелое время, так как продолжалась война с Японией. Российская императорская армия не стала непобедимой на востоке, как предсказывал мэтр Филипп, она была измотана, деморализована и испытывала серьезный недостаток в снабжении. В связи с этим цензура стала еще более жесткой. Все комментарии в иностранных газетах и журналах, поступавших в Россию, в которых в той или иной форме содержалась критика войны и неизбежно, по ассоциации, царского строя, безжалостно вымарывались.

Среди заметных материалов прессы, которые стали жертвой российской цензуры, была статья английского журналиста Чарльза Лоу о преемственности на российском троне в журнале «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Статья была опубликована вскоре после рождения Алексея. Материал сопровождался портретом Александры с подписью «Мать будущего царя», автор поздравлял россиян с появлением этого «луча солнца среди тяжелых туч национальных несчастий», провокационно добавив при этом, что «появление царевича, вероятно, предотвратило революцию». Российскому цензору пришлось помучиться над тем, как справиться с этим подстрекательским заявлением. Было бы кощунственно уничтожать всю страницу с портретом царицы, поэтому в конце концов был полностью замазан черной краской только текст статьи вокруг портрета. В таком виде журнал и дошел до российских читателей[303].

Однако эти драконовские меры были уже бесполезны: на улицах Санкт‑Петербурга продолжало нарастать недовольство экономической и политической ситуацией, выливавшееся в народные волнения. Великий князь Константин так описал это состояние страны: «Как будто прорвало плотину». Россию, как он отметил, «охватила жажда перемен… Революция уже стучится в двери»[304].

6 января по православному календарю, знаменуя окончание рождественских праздников, проводится торжественный обряд водосвятия. На этой церемонии Николай присутствовал лично, что стало уже редкостью к тому времени: государь практически не принимал участия в общественных мероприятиях. В главный момент праздничного богослужения император спустился по Иорданской лестнице Зимнего дворца на берег замерзшей Невы, чтобы присутствовать при непосредственном обряде водосвятия, когда Санкт‑Петербургский митрополит трижды окунал золотой крест в прорубь в ознаменование крещения Иисуса Христа. После этого императору поднесли сосуд со святой водой, чтобы он окропил себя ею и осенил крестом.

В это же время был дан традиционный салют. Однако те три залпа салюта, которые прозвучали с батареи на противоположном берегу Невы, как оказалось, случайно или намеренно были даны боевыми, а не холостыми зарядами. Одним из них разбило окна Николаевского зала Зимнего дворца, где находилась вдовствующая императрица Мария Федоровна и собралось множество гостей. Их осыпало шрапнелью и осколками стекла, которые также обрушились и на деревянный помост, сооруженный на льду. Там в этот момент был Николай со свитой и духовенством. Николая не задело. По наблюдению одного из очевидцев, у царя «не дрогнул ни один мускул, он лишь совершил крестное знамение», а его «тихая, отрешенная улыбка» казалась «почти неземной»[305].