Импровизация на тему убийства - Яна Розова

Мальчик сидел смирно, почти не ныл. За полчаса до Нового года запросился спать. Зина, хоть и основательно уже пьяная была, пошла его укладывать.

Оксанка тут говорит, что она от мужа ушла, что мать теперь ее воспитывает. Уговаривает, что надо вернуться, ведь жить надо на что-то. Тут Зина вернулась, услышала, что Оксанка говорит, – и сразу завелась. Орет на Оксану: «Дура, у тебя ребенок! Ради него терпеть надо!» Оксанка тоже орать начала: «Не твое дело! Сама от мужа ушла, не захотела с ним жить, а мне – терпеть! Сама бы и терпела!» И покатило! Я взял со стола бутылку водки и пошел к себе. Они даже не заметили. Вскоре все стихло. А через полчаса ко мне пришла Оксанка. Сказала, что Зина совсем пьяная и спит.

Пока мы в постели кувыркались, в коридоре кто-то прошел. Мы решили, что это Зина в туалет ходила. Шаги такие, будто она еле идет и качается. Потом дверь приоткрылась и – заходит она! Оксанка сразу села в постели и говорит, спокойно так: «Мама, дверь закрой!» Зина постояла на пороге, будто не понимала, что делается. Вдруг завизжала и – из комнаты. Мы как были в постели – так и остались. А что, за ней бегать? Ну и идиоты, что не побежали. Она вернулась через минуту, все так же, визжа. С ружьем. Оксанка тоже закричала, а я растерялся. Даже не подумал, что Зина стрелять будет. До сих пор не знаю, сама она его зарядила или это я еще тогда, в лесу, зарядил и так оставил. Думаю, что я его зарядил. Придурок, одним словом.

Она ружье подняла и, почти не целясь, выстрелила. Отдачей ее аж в коридор отбросило.

А я даже ничего не понял. Только поворачиваюсь – а Оксанка мертвая. Я ее тронуть побоялся, так это жутко было: минуту назад она подо мной была, царапала спину, а сейчас – труп.

Столько раз следователям это рассказывал, что от зубов отлетает. От тех показаний потом отказаться пришлось…

Помню, как тогда перепугался. Смотрю только на Зину из постели – вдруг она снова пальнет. Но она визжать перестала, красная вся стала и побежала куда-то в дом. Тут я вырубился. Оказалось, это потом я уже понял, что в меня тоже дробь попала и как-то неудачно – в шею. Крови вытекло, наверное, море. Но тогда я не понял.

Очнулся – от запаха дыма. Огня еще не было, но воняло страшно.

Зинка, поняв, что натворила, решила дом сжечь. Но и это я тоже потом узнал. Тогда только сообразил, что надо бежать отсюда как можно скорее. А на улице зима. Слез с кровати, похватал одежду, влез в штаны, ботинки на босу ногу напялил, даже куртку схватил… Если бы я тогда не оделся, то никто бы не поверил, что я вор, который в окно влез.

Поворачиваюсь – а на пороге мальчик стоит и на маму смотрит. Я его схватил – и побежал к выходу. Где-то в доме я слышал крики Зины – она, наверное, внука звала. Но я ее искать не стал, мне плохо самому было. Крикнуть ей, что мальчик у меня, тоже не мог – дым почти задушил.

У Зины дом старый был, там комнаты все проходные, кроме двух – ее спальни и той каморки, где я жил. Ее комната была с одной стороны дома, а моя – с противоположной. А между ними – проходные. Мне до двери надо было всего две такие маленькие комнатки пробежать. Они горели уже по-настоящему. Мальчишку я под курткой держал, а сам гари надышался, а тут еще кровь из меня продолжала литься. Поэтому я-то из дома выскочил, а как вдохнул свежего воздуха – так и снова сознание потерял.

Ну, остального я уже не видел. Узнал потом, что там сразу, как только дом загорелся, соседи собрались, пожарных вызвали, скорую. Зина тоже из дома сама выскочила, а потом у нее инсульт случился.

Меня арестовали прямо в больнице. Зину тоже в больницу увезли.

Ну и вышло потом, на суде, что я – вор и поджигатель. Люди, соседи то есть, сказали бы, что я у Зины жил, но их даже на суд не вызвали. Она сама-то показания в больнице дала. По ее словам выходило, что она меня в первый раз увидела, когда я уже Оксану застрелил.

Меня засудили. Просто как быдло. Потому что у меня и адвоката нормального не было. Сука какая-то приперлась, что-то бредила на заседании. Я признался в содеянном, только чтобы меньше дали.

Витек мой меня не бросил. Он дал взятку кому-то, и его ко мне пустили, в следственный изолятор. Я не говорил, что его брат в тюрьме сидел? Нет? Ну, так брата его посадили за драку. А в драке участвовал сын какого-то начальника гродинского. Парня кто-то ножом пырнул, он в больнице и умер. А на Витькиного брата это спихнули. Витька интересовался делом брата, даже людей нашел, которые ему объяснили всякие вещи: как можно человека в преступника превратить, а как можно отмазаться от мокрухи. Так Витька, когда я ему свою историю рассказал, сделал такой вывод: кто-то это подстроил. Все знали, что я с Зиной жил, на руках моих пороха не было. Ну, много еще чего. А кто мог все это подстроить, как не этот козел со своей адвокатшей? На Зину я не в обиде. Она – баба, дура старая. Виноватым считаю Оксанкиного мужа. Он не хотел, чтобы знали о том, что его жена со мной спала. Я ж говорю: кто он, а кто я?»

Запись кончилась. Я достала диск из плеера и долго стояла, держа его в руке. Что мне теперь со всем этим делать?

Остаток ночи – а запись я слушала несколько раз с одиннадцати вечера и до двух утра – я лежала без сна. «Ник не убивал Оксану! – крутилось в моей голове. – Господи, неужели же он не знал этого? Не мог не знать. Скорее всего, показания Ника, которые дурочка Таня утащила из дома Арнаутовой, не были поводом для шантажа. Ник соврал, что Жанна его шантажировала. Он просто бросил меня ради нее. Господи, что же это?»

На следующее утро я отвезла Митьку в школу и, сама того не желая, оказалась в «Джазе». У меня не было никаких идей, никаких вопросов, на которые я бы хотела получить ясные ответы. Пожалуй, наоборот. Мне вообще не хотелось говорить с Ником. Но как-то независимо от моих намерений и желаний я очутилась возле дверей сухаревского кабинета.

В кабинете Ника царил полумрак, сам он лежал на диване, звучало что-то из Гершвина. Увидев меня, Сухарев спустил ноги с дивана и медленно, очень медленно принял сидячее положение.

– Голова все еще болит? – Прожив с ним пять лет, я тоже разучилась здороваться.

– Нет, отпустило, спасибо. – Он держался отчужденно и приветливо, как в те времена, когда я только поселилась в его доме. Собственно, так он держался с тех пор, как мы снова перешли на договорные отношения. – Что-нибудь случилось? У Митьки? Садитесь. – Ник указал мне на кресло рядом с диваном.

Я подошла к стереосистеме, достала диск «Порги и Бесс» и вставила диск Комова. Как тебе понравится этот джаз?

Прежде чем включить запись, я объяснила, скрывая деловитостью смущение:

– Вчера нам домой позвонила женщина по имени Виктория Бажова. Она журналистка и, как я думаю, любовница парня, который был осужден за убийство вашей первой супруги. Этот парень недавно вышел из тюрьмы. Это его рассказ о том деле.

Невольно Ник приложил правую руку ко лбу. Возможно, его головная боль возвращалась.

Слушая Комова, мы оба молчали. О чем думал Сухарев эти двадцать минут, было непонятно. И только после окончания записи тихо чертыхнулся и раздраженно спросил: