Время красивых людей - Елизавета Мусатова

с резким граем взмыла в воздух. Алиса вздрогнула.

Из люка показалась голова Ацы:

– Можно спускаться. Все готово.

Алиса спускалась в свете слабого луча фонарика, пока над ней Марко и Аца закрывали крышку. Они едва умещались вдвоем на узкой лестнице. Сверху доносилось натужное сопение и отрывистые фразы хриплым шепотом:

– На плечи навали… Ага, вот так.

Мика встретил ее внизу, среди коробок. Он держал в руках фонарик и светил на лестницу. На самой большой сидела Ивана и неловкими пальцами пыталась застегнуть босоножку вокруг щиколотки. Госпожа Мария примостилась рядом, наклонилась вперед, обняла колени и тихонько раскачивалась, бормоча что-то под нос. Алиса встала рядом с Микой и неловко помялась с ноги на ногу. Он молчал и смотрел мимо нее, вверх, туда, где скрежетала крышка люка и сдавленно переговаривались двое.

– Не устал? Я могу подержать фонарик.

Мика покачал головой.

С самого начала у ворот школ, которые Мика замешкал закрыть, разговор между ними двумя умирал, не успев зачаться. Сейчас, глядя на заостренный в разбавленной слабеньким светом темноте профиль и пролегшие по лицу тени, Алиса подумала, что это какой-то другой Мика. Не тот вежливый изящный мальчик, источающий мягкое тепло, который однажды так бережно нес в руках ее неуклюжее, некрасивое, поломанное тело. Не тот, с которым ей так хотелось потанцевать еще разок, чтобы снова почувствовать, что с ее телом можно вот так.

Нечестно, подумала Алиса в который раз за эти несколько дней. Она давно перестала думать про мир как про что-то, что может быть честным или нечестным. Раз за разом она выходила в мир и теряла в нем что-то дорогое. Дом. Здоровье. Сон. Людей. Это факты. Но с потерей этого урока она почему-то так и не могла смириться. Как будто впервые за годы войны нашлось что-то настолько ценное, чтобы держаться за него и отказываться отпускать, даже если это глупо.

Мика молчал и смотрел сквозь нее, как будто Алиса – призрак какой-то далекой и неуместной в его мире истории. Как будто она вроде тех попрошаек в камуфляжных штанах и телогрейках из Московского метро, которые поют под гитару душещипательные песни про Афган и братство ВДВ. Только этот попрошайка вломился в танцевальную студию, опрокинул кокетливый светильник-корсет, расселся на красном плюшевом диване, широко расставив ноги в разношенных кирзачах, и сидел там, осуждающей оглядывая людей в бессовестно гражданском, парадном, начищенном и блестящем.

– А кем ты стал?

– Что?

– Ты говорил, что нужно стать кем-то. Чтобы быть танцором.

– Танцором и стал.

Алиса почувствовала знакомый укол в солнечном сплетении. Нечестно, Мика. Видит бог, она пыталась изо всех сил.

– Мог бы и не терять четыре года на историческом, пошел бы на факультет искусств. Научился бы заодно играть на аккордеоне и рисовать акварелью. Собрал бы гуманитарное бинго.

Алиса еще договаривала, а уже жалела о своих словах. Не в первый раз они срывались с губ, как застрявшие в горящей высотке люди, отчаянно, без оглядки, не успев подумать, не успев найти другого выхода. Она ведь не умеет шутить, так зачем пытается?

Но что-то в ее словах добралось до Мики. Он повернулся и посмотрел на Алису. Тени превратили его лицо в экзотическую маску, только темные глаза оставались живыми и настоящими, и в них плясал огонек фонарика.

– Однажды, когда я был маленьким… я спустился в такой вот люк.

– Э, танцор балета? Посвети!

Марко окликнул его громким шепотом, который покатился вниз по шахте. Мика моргнул. Маска пришла в движение. Он отвернулся от Алисы и снова засветил вверх.

– Вот так, – одобрительно отозвался Марко. – А стоите там, лясы точите, а мы тут навернемся сейчас. Давай, браток, первым спускайся, я за тобой.

Мика замолчал. Алиса окликнула его по имени.

– Мика?

Не было ответа. Как будто на секунду в Мике приоткрылся потайной ящичек, но узкой щели оказалось недостаточно, даже чтобы протиснуть ладонь или рассмотреть содержимое прежде, чем он захлопнулся обратно. Что Мика хранил там? Столько новых потайных ящичков появится в нем до того, как они дойдут своей цели, о которой сами еще не знают?

Он стоял, светил и молчал.

Глава 16

Внизу пахло затхлостью и сырым кирпичом. От стен тянуло холодом, по капле просачивающимся под кожу. Такому дай время – и он выстудит жизнь из костей.

Негромко обсудили, как идти дальше. Мальчишки договорились взять по коробке. Алисе дали фонарик и двух женщин в две руки. Ивану все еще нужно было поддерживать под локоть, а госпожа Мария шла сама, но словно в трансе. Алиса следила, чтобы она не споткнулась и не пропустила нужный поворот. Они втроем шли впереди, чтобы освещать путь. Алиса слышала, как за спиной Мика с Ацей негромко переговаривались.

– Я в музее рос. Сначала отец работал в Народном, я туда и на практику устроился. Он тогда на реконструкции был, ну, ты знаешь, она ведь годами длилась. Так я девушкам, которые мне нравились, обещал провести их внутрь.

– Работало?

– Ну, сначала нет. И потом нет. А потом культура резко стала модной, но музей к тому времени уже открыли. Везде можно просто по билету попасть. А я перешел сюда, к отцу.

– Мог бы предложить их в запасники сводить.

Оба негромко рассмеялись.

– Ну да, как же. Отец сказал, если что по моей милости хоть с одним листком случится, разговаривать со мной перестанет. У него вся жизнь в этом архиве. Иногда, знаешь, я думал, что ему эти мертвые люди важнее, чем мы с мамой. Перед выставками сутками на работе просиживал. Мама от него меньше внимания видела, чем товарищ Тито. А нужно ей больше, чем товарищу Тито. Я не понимал сначала. Вроде и злился на него из-за мамы, но как-то не по-настоящему. Не мог по-настоящему. Люблю его слишком. Он со мной маленьким по городу гулял, рассказывал про Белград, как про лучшего друга. Как будто это такой дядя Белград, к которому мы в гости приехали, и вот теперь папа с дядей на пару травят историйки из общего прошлого. А я газировку пью и слушаю. Помнишь, такая шипучка была? Как ее… красная, грушевая.

– Кабеза?

– Нет. Клакер.

– Точно, клакер. И еще лимонный, желтый.

– Ага.

– А родители что? Вместе остались?

– Разошлись. Мама так решила. Я ее поддерживал, но тайком. Отец бы, наверное, не простил, если бы явно. Жить я с ним остался. Все равно бы в музее каждый день виделись.

– Мог бы в другой пойти.

– Да нет. Не мог. Я