Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

не только командиры батальонов, лошади коим положены по штату, не только командиры рот, которым за кадровую службу верховую езду можно дозволить, но на конях сидели все прапорщики запаса, только что надевшие военные мундиры. Справедливый гнев охватил сердце полковника, и он остановил прапорщика Никитина, сидевшего на коне и выпячивавшего вперед грудь со значком юридического факультета на кителе.

— Сходите, рыцарь, с коня! — приказал полковник.

Двадцативосьмилетний прапорщик запаса Никитин оробел и от робости долго не мог закинуть ногу через седло, чтобы спуститься на землю.

— Так я и знал! — негодовал полковник. — У него натурально бабья посадка. Кто вас, прапорщик, подсаживал на коня?

— Ефрейтор второго взвода Михаил Пафнутьев, господин полковник! — признался прапорщик.

Он с большим трудом опустился на землю, вспотев от усилия и покраснев от стыда.

Но полковник в дальнейшем не пытал прапорщика, ибо случилось нечто непредвиденное, воодушевившее командира полка на дальнейшие ратные подвиги.

Поднимая облако пыли, по шоссе, громыхая колесами, неслась повозка, обгоняя общее движение. Обозы и колонны нижних чинов с одобрительным свистом и криком, смехом и улюлюканием охотно уступали дорогу причудливой повозке, а сам командир полка попятил коня на бровку шоссе. Причудливая повозка вышла из облака пыли и отчетливо обозначилась: на ее козлах восседал Скадник, а Иван Бытин, огороженный специальным помостом, стоял в кузове, как капитан на палубе корабля. Помост был обвешан плакатами и рекламами: солидный немец пил пенистое пиво из широкой кружки, а Кузьма Крючков одолевал последнего немецкого всадника. Иван Бытин возвышался над плакатами, как Саваоф над вселенной.

— Где тут, братцы, дорога на Берлин? — спрашивал он. Растроганный командир полка пленился непосредственною простотою души нижнего чина.

— Вы слышите, поручик? На Берлин?! — повторял полковник адъютанту. — А Кузьма-то Крючков каков? А? Нанизал немцев на пику, как кавказец баранье мясо на вертел.

Полковник снял фуражку, чтобы просушить вспотевшую лысину. Он справился о фамилии нижнего чина и еще долго пленялся его непосредственностью.

После некоторого размышления о ратном подвиге нижнего чина полковник приказал восстановить прерванное движение и обратился к оробевшему и приниженному прапорщику Никитину:

— Нижний чин Иван Бытин покорил мое сердце простотой. У меня полковая радость, и я забываю свой гнев: садитесь, прапорщик, на коня…

Прапорщик Никитин, однако, не выполнил командирского приказа — он самостоятельно не мог забраться на седло, а вел коня в поводу. Прапорщик не знал, кому бы уступить навсегда это благородное животное, тогда как генерал от инфантерии фон Гинденбург, несмотря на преклонные годы, отчетливо помнил, что должность командующего Восьмой немецкой армией ему должен уступить генерал фон Приттвиц.

Двадцать третьего августа в два часа дня экстренный поезд специального назначения доставил генерала Гинденбурга в Мариенбург, где расположился штаб Восьмой немецкой армии. Гинденбург вышел из вагона рассеянным: принимая рапорт от коменданта штаба, прибывшего для его встречи, Гинденбург обратил главное внимание на механический стальной аппарат, поставленный какой-то торговой фирмой, бравшей на откуп места на перронах железнодорожных станций.

Гинденбург обратил внимание на впаянную в аппарат никелевую пластинку, с надписью над отверстием: «Опустите десять пфеннигов». Он полез в карман, но его предупредил Людендорф.

Аппарат щелкнул и, к удовольствию командующего армией, автоматически выбросил из своего чрева, в специальный ларчик, плитку шоколада. Улыбка радости еле заметно пробилась сквозь пышные генеральские усы. Командующий армией, сорвав фольгу с шоколада, крепко и дружески пожал руку начальнику штаба.

— Пред монаршей волей его императорского величества мы, генерал, такие же автоматы! — признался Гинденбург.

Людендорф согласился с командующим, и ему как деятельному начальнику штаба льстило то, что незначительной услугой он тронул сердце престарелого патрона.

В штабе армии встретили генералов холодно и неприветливо: Макс Гофман, первый офицер штаба, нового назначения ставки — грубого по форме и несправедливого по существу — не одобрял, считая старого командующего, генерала Приттвица, лучшим полководцем.

Генералы вошли в помещение штаба неожиданно, смутив своим появлением всех чинов, встречавшихся с ними в коридоре. Войдя в оперативное отделение, Гинденбург грузно опустился на стул. Вопреки военным правилам, Гинденбург при ходьбе опирался на толстую суковатую палку, вследствие чего будто бы он и был затем произведен императором в фельдмаршалы. Ревнивый ко всему военному, Вильгельм постарался заменить престарелому герою суковатую палку жезлом.

Макс Гофман выпрямился, чтобы представиться командующему, и рука, протянутая Гинденбургом, оказалась настолько огромной, что пальцы первого офицера штаба могли ощутить только теплую генеральскую ладонь.

Макс Гофман доложил все, что знал, и Людендорф одобрил его доклад.

— Я — лицо новое, но войны все равно отложить нельзя, — сказал Гинденбург. — Будем впрягаться в чужую карету…

— Такой способ у русских называется ездою на перекладных, — улыбнулся Макс Гофман.

Иван Бытин, однако, не прибегая к способу «езды на перекладных», въезжал на улицу города Гумбинена.

Иван Бытин, рассчитывая, что до столицы немцев оставалось не больше двадцати километров, остановил коней для отдыха. Русские командиры утверждали, что немцы, не выдержав натиска передовых русских войск, пребывают в постоянном бегстве, и Иван Бытин опасался, как бы ему не обогнать убегающих немцев. Берлин, правда, влек его скромное сердце, но он желал показать свой успех другим; в себя он уверовал полностью и безоговорочно.

Он приказал Скаднику остановить лошадей на обширной площади, против ратуши, сам же стал обозревать городские строения. Ратуша больше походила на древний замок, чем на учреждение, регулирующее поступки горожан.

Все строения, расположенные на площади, являлись магазинами с наполненными полками. Двери магазинов задергивались железными шторами, но через огромные оконные витрины было видно все, чем набиты помещения.

Манекены с восковыми лицами, в меру подрумяненными, имели намерение поклониться Ивану Бытину, почти что касаясь пальцами высоких цилиндров.

Иван Бытин улыбнулся манекену и, остановившись перед ним, стал поправлять свои усы под императора немцев: тон, как должна заправлять усы нация, оказывается, задавал сам монарх.

На мостовых неожиданно затарахтели скрипучие телеги, громыхая колесами по булыжнику: обозы поползли для стоянки со всех концов города, оглашая площадь ратуши говором уездного российского базара. Пехота медленно продвигалась сквозь обозы, и командир двести двадцать шестого пехотного Землянского полка полковник Толбузин въехал на площадь с той же стороны, откуда прибыл и Иван Бытин. Площадь оглашалась криком ездовых и шумом пехотинцев, молчаливый город стал многолюдным. Нижние чины торопились на площадь ратуши, но друзей — Павла Шатрова и Илью Лыкова — Иван Бытин нашел в тени под тополями: они отдыхали от похода и прятались от зноя.

Иван Бытин хотя и стремился в столицу немцев, однако и Гумбинен ему приглянулся. Он повел друзей на площадь ратуши на поиски девок, но остановились они у магазина готового платья, где толпа нижних