Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

чтобы соответствующему маршу нижние чины отдали широкий шаг. Имея место постоянного расквартирования в Смоленске, полк славился выправкой, и в торжественные дни рота в развернутом строю при церемониальном марше давала шаг, от которого содрогалась земля. В походе же нижние чины потеряли и выправку, и широкий шаг, и командир полка не мог допустить, чтобы учение мирного времени пропадало бесследно: он потребовал выправки и шага, а когда простая команда не принесла результата, он решил произвести воздействие через посредство музыки.

Музыкантская команда, вызванная во главу полка, не принесла, однако, ни бодрости, ни подъема духа, и командир полка прибег к последнему, радикальному, по его мнению, средству: он приказал снять со знамени кожух и распустить бархатное георгиевское полотно, обложенное бахромою, над понурыми головами нижних чинов.

Полковник улыбнулся, вспомнив нечто похожее из библейской истории: Моисею, оказывается, надо было изобрести медного змия, чтобы евреи уверовали в свой исход.

Командир полка поделился своими мыслями с молодым поручиком Шамовым-Ширеневским, прикомандированным к полковой канцелярии для ведения журнала военных действий. Шамов-Ширеневский в мирное время посвящал свой досуг военной литературе — излагал многотомную историю боевых подвигов первого пехотного невского полка, а потому отозвался на признание командира почтительно и умиленно.

Поручик сообщил полковнику, что в свое время невским полком командовал Скобелев, а Скобелева ныне напоминал ему Александр Васильевич Самсонов.

Командующий Второй армией, генерал от кавалерии Самсонов Александр Васильевич, внешним видом, действительно, напоминал генерала Скобелева: он носил свою седую голову запрокинутой назад и легонько склоненной направо. Его развернутая грудь была в постоянном напряжении, а клещевидные кавалерийские ноги снижали высокий рост. В течение последних шести лет до дня объявления войны генерал Самсонов пребывал в должности ташкентского генерал-губернатора, но и усидчивая административная должность не сделала корпуса генерала упитанным и тяжеловесным: по утрам он упражнялся в гимнастике, прыгая через кобылу и заставляя супругу свою командовать ему бег на месте.

Утром двадцать третьего августа генерал от кавалерии Самсонов со своим начальником штаба, генерал-майором Постовским, ехал в автомобиле, перенося оперативную часть штаба с русской территории в Вилленберг.

У городской заставы генералы вышли из автомобиля и пересели на коней для торжественного въезда в качестве победителей.

Немецкий городок был молчалив, и звонкое цоканье конских подков не нарушало его тишины. Штаб армии разместился в гостинице, где генералов встретил ее владелец, обратившийся с вопросом не к Самсонову, а к статному красавцу Пестовскому.

— Фи фелики княсь? — спросил он его на ломаном русском языке.

Постовский оскалил прочные белые зубы, но не ответил немцу: близость к придворным кругам воспитала в нем раболепство к высшим и пренебрежение ко всему нижестоящему.

В полдень двадцать третьего августа Самсонов пригласил к своему столу генералитет и первого офицера штаба, полковника Вялова. В этот час на левом фланге армии, северо-восточнее Усдау, разведывательные части обнаружили скопление немецких сил, но донесение это не обеспокоило генералитет: было несомненно, что немцы, отводят главные силы за нижнее течение Вислы, выдвигают усиленный заслон со стороны левого фланга русской армии.

Там, где группировались немецкие войска, генералитет Второй армии сосредоточил усиленный первый армейский корпус под общей командой генерала Артамонова, но выставлялся корпус только в целях обороны своего фланга. Генералитету не пришла в голову мысль отдать распоряжение Артамонову двинуть корпус на расстройство группировавшихся сил немецких войск.

— Удивительная вещь, господа! Немцы так поспешно отходят, а Павел Карлович их не преследует! — произнес Самсонов по адресу своего неторопливого соседа — Ренненкампфа. — И представьте, ставка его не торопит.

— Ставка довольствуется торжеством гумбиненской победы, там — церемониалы, — с некоторой завистью заметил Постовский.

— Не следует ли нам, господа, подать совет ставке, чтобы она Ренненкампфа торопила? — поставил вопрос генерал-майор Филимонов.

— Давать свои соображения ставке по этому поводу — не в интересах Второй армии, — вставил свое замечание Постовский и вытер салфеткой мясистые губы.

Самсонов заторопился что-то сказать, но от напора слов он зашипел и закашлялся: успех Ренненкампфа казался ему очевидным.

— Вы совершенно правы, генерал, — признался Самсонов Пестовскому. — Я, господа, потому и выдвинул шестой корпус вперед, чтобы принять бегущих немцев от Первой армии у Бишофштейна и гнать их за нижнее течение Вислы, с тем расчетом, чтоб Павлу Карловичу оставить один порожний Кенигсберг.

Филимонов тихонько дремал и улыбался во сне, а сдержанный Пестовский только привычными усилиями мускулатуры погасил на лице своем вспышку гнева: он считал, что авторство плана, высказанного командующим, принадлежало ему лично.

— Господа! Поход требует скромности и жертвенности, но мы вступили на вражью землю, а по сему поводу я приказал подать шампанского. Поднимем, господа, наши бокалы? — предложил Самсонов, и румянец на его щеках молодо заиграл.

— Вы, генерал, пьете коньяк? — в свою очередь справился Гинденбург у Людендорфа, привертывая никелевую стопку на винтообразное горлышко походного термоса.

Будущий фельдмаршал проглотил незначительную дозу названной жидкости и спешил накрепко закрыть содержимое: он опасался, что начальник штаба поймет его вопрос как предложение.

Людендорф, однако, свой ужин запил зельтерской водой: крепкого он не потреблял, полагая, что его генеральский разум должен постоянно оставаться ясным.

Генералы ужинали вдвоем, но каждый на противоположном конце стола. Они отбывали из Мариенбурга в местечко Фрегенау, принимая пищу в вагоне, движущемся с запада на юго-восток. Ясный разум Людендорфа утешался тем, что при отступлении армии ее штаб движется вперед. Гинденбургу же это было все равно: он по-прежнему крепко сжимал в могущественной руке термос, размышляя, принять ли ему вторую дозу или же остановиться?

На станции Либемюль генералам подали в вагон депеши Макса Гофмана: первый офицер штаба извещал, что он с остальными чинами также отбыл экстренным поездом, но предварительно передает на усмотрение командующего и начальника штаба русские радиограммы, перехваченные немцами.

Гинденбург был серьезен, и, выслушав Людендорфа, прочитавшего русские приказы, он повторил свой первоначальный вопрос:

— Вы, генерал, пьете коньяк?

Людендорф смутился, но командующий не спеша отвернул стопку.

— Я, генерал, размышляю о том, не выдавать ли нам усиленную порцию рома солдатам?

Людендорф понял вопрос и подумал, не заложен ли в действительности гений командующего в незначительных мелочах?

— Да, генерал, распорядитесь, чтобы ром выдавали нижним чинам в удвоенной порции, — приказал Гинденбург.

Где-то на стыке глухо прозвучали колеса, входящие на стрелку; станционные строения так же внезапно исчезли, как и появились. Поезд проходил сквозь леса. Людендорф и Гинденбург закончили ужин.

Калужская же портниха Ирина, превратившаяся по воле этапного коменданта в рядового, также имела потребность в пище. В форме нижнего чина русской армии она ходила под навесом крытой платформы станции Вержболово, среди опрокинутых ящиков, отыскивая бутылки «виши». Она приняла спиртное ночью, днем же двадцать третьего