Как я была принцессой - Жаклин Паскарль

Я рыдала и умоляла его отпустить меня домой, в Австралию, а Бахрин повторял, что я принадлежу ему, что мой дом теперь – Малайзия и что он мой хозяин и никогда не позволит мне уехать. Все больше распаляясь, он называл меня всеми известными ему грязными именами, говорил, что я никчемная шлюха и что я назло ему не хочу забеременеть. Еще он кричал, что я глупа и беспомощна, что я и дня не выживу без него, что я сумасшедшая и все узнают об этом, если я стану рассказывать, как он меня бил. Мне казалось, что это продолжалось несколько часов. Я по-прежнему плакала и просила его отпустить меня домой. Наконец он последний раз ударил меня ногой и, пообещав, что еще продолжит, ушел, а меня запер в темной спальне.

Я боялась, что он вернется, и не решалась включить свет. Мне было ясно, что все жители «дворцовой деревни» наверняка слышали мои вопли и просьбы о помощи, но никто и не подумал хотя бы зайти и поинтересоваться, в чем дело. Я знала: что бы ни случилось, семья всегда будет на стороне Бахрина, а я для них всегда останусь лишь чужачкой, ходячей утробой.

Я понятия не имела, что делать дальше. У меня не было ни паспорта, ни денег, ни друзей, которым я могла бы пожаловаться на Бахрина. Мне все равно никто не поверит, а если и поверит – что пользы? По исламским законам он имеет полное право бить меня, если только от этих побоев не остается следов на лице. Я осторожно приоткрыла окно и прислушалась. Мне казалось, что главное сейчас – спрятаться и переждать эту ночь. Я была уверена, что, как только Бахрин снова увидит меня, ярость его вспыхнет с новой силой. Мысленно поблагодарив судьбу за то, что, в отличие от своих родственников, Бахрин терпеть не мог железных решеток на окнах, я неуклюже перелезла через подоконник, повисла на руках и, стараясь не производить шума, спрыгнула на землю, только чудом не угодив в канаву, проложенную как раз под окном.

Мне хотелось оказаться как можно дальше от дома. Все границы нашего участка были ярко освещены уличными фонарями, и, если бы я попыталась его покинуть, кто-нибудь обязательно заметил бы меня. Поэтому я решила, что самое безопасное – это спрятаться рядом с небольшим старым домом, стоящим в глубине нашего сада у самой ограды. Я добиралась туда минут десять, зигзагами перебегая от дерева к дереву. Едва я присела на ступеньки крыльца, как по улице проехала машина с зажженными фарами, и я испуганно вжалась в густую тень под стеной дома. В темноте я чувствовала себя в относительной безопасности, поэтому решила там и остаться. Так, скорчившись на траве, безнадежно отбиваясь от озверевших москитов, я и провела ночь. Один раз около одиннадцати вечера Бахрин с фонариком прошелся по саду, выкрикивая мое имя. Луч фонарика пробежал по траве совсем рядом со мной, но, к счастью, все обошлось: муж меня не заметил. Его голос был еще хриплым от злости.

Когда утром я наконец осмелилась вернуться домой, Бахрин выбрал новую тактику для того, чтобы окончательно меня сломить. Больше недели он не разговаривал со мной и спал в другой комнате. Его отец уехал домой, так со мной и не повидавшись. Недели через две, после того как его сын избил меня, раджа Ахмад слег с сильной ангиной и угодил в больницу. Каким-то образом Бахрин обвинил в этом меня и в наказание отправил в Куала-Лумпур ухаживать за отцом. Как ни странно, за те десять дней, что я провела там, мы со свекром прониклись друг к другу искренней симпатией, которая оставалась неизменной и в последующие годы. Абах признался мне, что никогда особенно не любил Бахрина. Он обвинял покойного султана, своего бывшего тестя, в том, что тот своим воспитанием испортил его сына. В глубине души я соглашалась с ним, но вслух высказывать свои мысли не решалась. Я не исключала, что свекор специально вызывает меня на откровенность, чтобы потом доложить обо всем мужу.

Дверь в палату распахнулась, и на пороге появилась вдовствующая Тенку Ампуан – Омар, как все ее звали. Она вплыла в палату и, цокая высокими каблуками, подошла к смотровому столу в тот самый момент, когда у меня началась очередная схватка. Хватая ртом воздух, я пыталась справиться с болью, одновременно удивляясь тому, как нелепо выглядит Омар в своих жемчугах и шелках в родильной палате. Она вообще была большой оригиналкой. Едва овдовев, она наплевала на большинство ограничений и правил, действующих в королевской семье, и завела давшую пищу для множества сплетен нежную дружбу с разбитной дамой-адвокатом. Я восхищалась ею и даже немного завидовала. Освободившись от очень старого мужа, за которого ее когда-то выдали, не спросив согласия, богатая и независимая Омар ни перед кем не отчитывалась, никому не подчинялась и предпочитала не вмешиваться в интриги, составляющие смысл жизни всей остальной семьи.

Она весело потрепала меня по колену, но испуганно отшатнулась, когда я скорчилась от нового приступа боли. Наверное, только сейчас Омар сообразила, что выбрала неподходящее время для светского визита, поэтому быстро пробормотала несколько ободряющих слов и поспешно удалилась, оставив после себя шлейф из аромата французских духов и присевших в реверансе медсестер. Больше всего на свете мне в тот момент хотелось убежать отсюда вместе с ней.

Я откинулась на подушки, размышляя над этим странным визитом и над тем, какие перемены принесет в мою жизнь материнство. Уже во время беременности мне пришлось отказаться от большинства своих увлечений в угоду суевериям и страхам, бытовавшим в королевской семье. Все эти долгие месяцы за каждым моим шагом пристально следили, заботясь главным образом о том, чтобы я была здорова и хорошо питалась. Я чувствовала себя скорее как дорогая племенная кобыла, чем как женщина, внутри которой зреет новая жизнь.

В Малайзии существует масса самых диких предрассудков относительно вынашивания и рождения ребенка. Им подчиняется все: и диета будущей матери, и ее образ жизни, из которого исключаются все факторы, якобы способные повредить будущему наследнику. Все эти бесконечные ограничения и приметы так и отдают средневековьем и невежеством.

Незадолго до беременности я начала тайком наведываться в королевские конюшни, расположенные на территории нежилого в тот момент дворца наследного принца. Там, неподалеку от пляжа, содержались принадлежащие семье пони для поло. Довольно скоро при помощи нескольких купюр я завела дружбу с конюхами и несколько раз по утрам совершала восхитительные прогулки верхом по самому краю прибоя. К сожалению, в королевской деревне было невозможно долго хранить что-нибудь в тайне, и очень скоро Бахрин со свекровью уже дружно распекали меня за неподобающее поведение и за то, что, катаясь верхом, я уменьшаю свои шансы зачать ребенка. Напрасно я ссылалась на принцессу Анну, принимавшую участие в соревнованиях по верховой езде и даже в Олимпийских играх и тем не менее успешно родившую двух детей; напрасно напоминала им, что сама королева Елизавета II считается отличной наездницей. Никакой пользы это не принесло: дни верховых прогулок для меня закончились. Бахрин и его мать твердо решили защищать мою утробу (а отнюдь не меня саму) любой ценой.

Примерно в то же время я начала посещать и приют для детей-инвалидов на окраине города. Я узнала о его существовании совершено случайно и сразу же решила, что должна по мере сил помочь несчастным ребятишкам, содержащимся там. Раньше в этом здании размещался изолятор для сбившихся с пути женщин, незамужних матерей и преступниц. Потом для них нашли новое помещение, а в доме поселили больных детей – от младенцев до подростков, – собранных со всей Малайзии. В большинстве своем это были дети, от которых отказались родители – оставили их в роддоме или просто бросили на автобусной остановке в надежде, что кто-нибудь о них позаботится. В Малайзии любой физический недостаток или умственная неполноценность становится позором для семьи и поводом для отказа от ребенка. В этом заведении в Тренгану были собраны дети, страдающие самыми разными заболеваниями: от легкой формы церебрального паралича и небольших физических дефектов до синдрома Дауна или полной слепоты.